Учился он в политехе на металлургическом. Когда Женька шел по Броду, девки не просто заглядывались на Женьку, а по-моему, начинали понимать, что такое благородная мужская красота. Куда там Таракану и прочим.

Макарон рос без отца, а красотой пошел в мать. Однажды она забежала к нам и матушка, глядя на цветущую сорокалетнюю женщину, ахнула: "Ой бай, какая вы…!" Вместе с матушкой от мамы Женьки

Макарона заодно офонарел и Ситка Чарли.

…В первый раз Скляр залетел по любознательности. На ткацкой фабрике, где он работал учеником мастера, Сашка по закурке увел рулон мануфактуры. Дотащив мануфту до проходной, друг Доктора узрел опасность. Навстречу шли замначцеха с мастерами. Они не обратили внимания на несуна и должны были разминуться со Скляром. Но Саня поставил мануфту на землю, уселся на рулон и спросил:

– А сколько время?

На первый раз Сане дали год условно.

Витька Кондрат в первый раз влетел по крупному. За драку с нанесением тяжких телесных повреждений он получил срок.

Первый признак вхождения Ситки в кризис – наступление бессонницы.

Попутно с бессонницей Ситка начинал много болтать. Родители упрашивали выпить аминазин, Ситка Чарли лекарство не принимал и в два дня обострение подходило к вершине пика.

Если Ситка отказывался добровольно ложиться в больницу, мама говорила: "Надо звонить в домдорг". В том случае, если санитары третьего отделения были не прочь прогуляться от лечебницы до нашего дома, они сами приходили за Ситкой. В иных случаях мама получала указание из больницы звонить на 03.

Бывало и так, что кризис возникал на ровном месте, из ничего.

Сломался в доме телевизор, и я пошел смотреть кино к дяде Боре.

Кроме детей дяди Бори смотрела телевизор и Катя. Та самая Катя, что училась в Ленинграде.

Фильм еще не закончился, когда в коридоре зазвонил телефон.

Трубку подняла Катя. На всю квартиру было слышно, как она кого-то материла.

Катя вернулась в комнату. Клара – старшая дочь дяди Бори- спросила:

– С кем это ты так?

– Да с этим…сумасшедшим сыном тети Шаку.

Изнутри проняло холодом. Катя мразь. Мразевка грязная. Что она наделала?! Я побежал домой. У трамвайной линии папа и мама держали

Ситку за руки и уговаривали вернуться домой. Ситка Чарли мычал как пьяный.

В "Иностранке" Джон прочел "Кентавра" Апдайка и сказал:

– Почитай.

Выборочно, кусками и не до конца, я прочитал. Из кусков сложилось следующее.

Действие романа происходит в школе. В классе, спортзале, душевой.

На уроке проказничает Айрис Осгуд. На глазах всего класса она соблазняет директора школы.

Главный герой, пацаненок, страдающий псориазом. Вокруг псориаза и затягиваются главные переживания героя. У пацана есть девчонка, которая ему вроде нравится, и которая как будто не прочь и сама поиграть с ним в укромном месте. "Не здесь…Что ты?". В спортзале полно людей, он и сам, герой романа не верил что такое возможно вообще, а не только именно здесь. Как я понял, пацаненка помимо одноклассницы тянуло и к учительнице Вере Гэммел. А что учительница?

Ее голой застал под душем отец пацаненка и она взмолилась перед ним:

– Харон вспаши меня!

Струпья… Они не болят, не мучают, но постоянно о чем-то напоминают. О чем? О том, что тебе не все можно. От струпьев можно избавиться, если поехать к морю позагорать, и то только на время.

Струпья выступают для пацана ограничителем. Из-за них он не может многое себе позволить. Из-за струпьев он не может раздеться перед посторонними. И что ему остается? Вот он и сидит среди болельщиков в спортзале, в то время, как одноклассники носятся по баскетбольной площадке и думает о том, как летом поедет с отцом к морю. Солнце успокаивает зуд, сводит, источающуюся лимфатической жидкостью, коросту на нет. К исходу осени зуд возвращается вместе с прежней чешуей и надо снова ждать лета.

Апдайк описывает псориаз, сравнивая его с виноградными гроздьями.

Да, он часто повторяет: "Виноградные гроздья". Почему и для чего?

Может пытается вдолбить себе, что разгадка болезни именно в виноградных гроздьях?

…Дома никого кроме нее и меня не было. Жена Сатыбалды лежала на кровати в детской и читала "Гроздья гнева" Стейнбека. Я смотрел телевизор в столовой и время от времени прибегал на ее зов.В положении лежа на животе ей трудно отвлекаться от книги и она просила меня то принести воды, то закрыть окно. Окно я закрыл, но ее все равно продолжало морозить. Жена писателя попросила принести одеяло из спальни.

Теплое одеяло я принес и собирался укрыть ее поверх тонкого покрывала.

– Нет. – Она оторвала голову от книги. – Покрывало совсем убери.

Накрой одеялом.

Я снял с нее покрывало. Она, как ни в чем не бывало, изнеженно потянулась, повела плечами. Жена Сатыбалды была в комбинации. Ничего более такого – все остальное находилось при ней.

Два года назад, уже после того как Сатыбалды получил квартиру, к отцу пришли партнеры по преферансу. Среди них был и Сатыбалды. Жена писателя на кухне раскатывала тесто для бесбармака, и Доктор то и дело отряхивал муку с переда ее черной юбки. Отряхивание больше походило на растирание. Особо усердствовал брат, вычищая юбку с того самого места. Время от времени Сатыбалды бросал карты и взъерошено влетал на кухню. Блудившие на моих глазах поварята отскакивали друг от дружки и делали вид, что обсуждают репертуарную политику драмтеатра имени Лермонтова. Писатель прозорливо чуял, что из