Шрифт:
– Нет, конечно. Все это вполне разумно, - сказал Ибрагим, успокаиваясь.
– Евреи участвуют в этом деле?
– Они тихо согласились разморозить некоторые авуары.
– И они позволят кому-нибудь из христиан вернуться в Израиль?
– Не без признания и формального договора.
– Понимаю, - сказал Ибрагим.
– А какие из арабских стран согласились принять христиан?
– Никакие, - ответил Чарльз Маан.
– Как же тогда все это получится?
– Поищем еще где-нибудь в мире. Это будет частью моей работы - найти для них новое место. Кое-кого примет Америка. Известно, что в Центральной Америке, в Гонду-расе, требуются лавочники. Кто знает? Я не знаю. Тридцать, сорок тысяч... мы им найдем место.
– Ты начнешь свою работу, когда кончится конференция?
– Конференция кончилась, хаджи. По-настоящему, она и не начиналась. Это всегда было не более чем упражнение, игра.
– Когда ты уезжаешь, Чарльз?
– Когда ты дашь свое благословение.
– Так вот зачем ты сюда приезжал - вытянуть христиан! Так уезжай!
– Ибрагим, мне нужно твое благословение.
– Забери мое благословение и подавись им!
– Ибрагим, мне нужно твое благословение.
Хаджи тяжело опустился в маленькое скрипучее кресло и сжал руки, потом, дрожа, отхлебнул из стакана и попросил сигарету.
– Я в своей жизни похоронил двух сыновей и еще двух дочерей. Теперь Джамиль сидит в иорданской тюрьме, и есть вероятность, что он умрет за то, что сделал я. И я не плакал. Конечно, я рад за тебя, Чарльз.
– Ибрагим, я настоятельно предлагаю тебе настроиться на возвращение. Оставаться дальше в Цюрихе бессмысленно.
– Я останусь. Я не сдамся. Кто-нибудь когда-нибудь выслушает меня.
– Все кончено, возвращайся.
– Куда? В Акбат-Джабар?
– В Израиль, - сказал Чарльз Маан.
– Я думал об этом много ночей, Чарльз. Я молился дать мне силы сделать это. Но так или иначе это невозможно. Каждый день моей оставшейся жизни это будет меня трево-жить. Хаджи Ибрагим - предатель.
– Предатель чего?
– Самого себя.
– Твои арабские братья на всю жизнь заключили тебя в тюрьму. Эти лагери превра-тятся в сумасшедшие дома. Ибрагим, ты знаешь, и я знаю, что с евреями легче иметь дело и они куда честнее, но если ты ждешь, когда они исчезнут из региона из-за того, что мы их оскорбляем или пытаемся унизить, то ты ошибаешься. Деревья будут расти высокими в Израиле, но они никогда не будут расти в Акбат-Джабаре.
– Чарльз, ты просил моего благословения, - сказал Ибрагим нервно.
– У тебя оно есть. Я честен с тобой. Я даю тебе позволение уехать. Ты мне был больше чем брат. А те-перь уходи, пожалуйста. Не стой и не смотри, как я плачу.
– Ты отказался повидать Гидеона Аша, - настаивал Маан.
– Прошу тебя подумать об этом. Вот имя владельца швейцарской фабрики. Это всего лишь двадцать минут поездом от Цюриха. Он еврей, но почтенный человек. Он устраивал большинство тайных встреч между Ашем и разными арабскими делегациями.
– Чарльз нацарапал имя и номер телефо-на и аккуратно положил бумажку под бутылку с вином. Он похлопал Ибрагима по спине и вышел.
Хаджи закрыл лицо руками и заплакал.
Глава пятнадцатая
Гете обедал здесь в "Золотой голове". Это, можно сказать, было и началом, и концом истории Бюлаха. Самое страшное преступление последних месяцев, и преступника пой-мали с поличным: он бросил окурок на тротуар. У Бюлаха, при всей незначительности, с которой описывали его швейцарские путеводители, было одно отличие. Он находился между Цюрихом и аэропортом и служил ориентиром для прибывающих самолетов.
Через двадцать минут гонки по точнейшим швейцарским рельсам мимо аккуратной сельской местности Ибрагим прибыл на вокзал Бюлаха. Он сошел с поезда, огляделся, и его тут же узнали.
– Хаджи Ибрагим?
– Да.
– Герр Шлосберг, - сказал незнакомец, протягивая руку и препровождая Ибрагима в ожидавший неподалеку автомобиль. Шлосберг, один из двух евреев Бюлаха, был владель-цем маленькой, но изысканной фабрики по резке и шлифовке тех чудесных крошечных драгоценностей, что шли на изготовление швейцарских часов.
Он повел машину через безупречно сохранившийся Старый город, круглое образо-вание шесть на шесть, некогда обнесенное стеной, предназначенной сохранить феодаль-ный порядок, через столетия отточившийся в безупречное швейцарское чувство нейтрали-тета.
– Здесь обедал Гете, - сказал Шлосберг, когда они проезжали мимо отеля и рестора-на "Золотая голова". Ибрагим кивнул. Шлосберг остановился перед своим скромно бога-тым домом в лесистой местности, называемой "Братья Кнолль", повел Ибрагима в биб-лиотеку и закрыл за ним дверь.