– Клесты свадьбу играют. Чудная птица. Ей и мороз нипочем. Она всегда так.

Буравлев недоуменно взглянул на него.

– Слышите? Вроде дерево где-то потрескивает? Это они...

В шуме леса Буравлев уловил тихое цоканье.

– Ну и чутье у вас!
– удивился он.

– Я за километр слышу, где что... Бывает, выйду в лес, застоюсь у сосны и слушаю, как ельником лось пробирается, заяц осинку гложет, тетерева на ночь в снег прячутся...

– Да-а-а, это большое искусство!
– не без зависти протянул Буравлев.
– А лосей-то здесь много?

– Больше чем надо. Только, вишь ты, трогать нельзя. Красота, мол, леса!..
– Путевой обходчик поморщился, недовольно пробубнил: - Такая краса дорого обходится государству. Деревья портят, посевы вытаптывают.

– Подкармливать надо, тогда и не будут бедокурить, - посоветовал Буравлев.

"Знаток, видать, - с ехидцей покосился на него Зырянов.
– Посмотрел бы, кого ты стрелять будешь? Небось не зря ружье таскаешь".

– Кому подкармливать-то?
– В голосе его зазвучало раздражение. Егерю только гостей успевай принимать. То один прикатит, то другой. С каждым иди, трави зверя. А попробуй откажись... Едет-то начальство: то районное, то областное. Так что егерю не до лосей. Лесникам тоже дела хоть отбавляй. Правда, тут есть один. Рубит им осинник, сольцы подкидывает. Только делает все это неспроста. Приучит, а потом выследит какого покрупнее ревуна, да и бабах! Тушу быстренько в погреб и жует себе мясцо. Вот вам и помощь.
– Глаза путевого обходчика налились свинцовой тяжестью.
– Сам видел, как рогаля волок. Сани едва выдерживали. Пудов под тридцать в нем было. Хотел куда нужно "стукнуть", да тут метели начались, не до того стало.

– Жаль, - посочувствовал Буравлев.
– За такое судят.

– За ним похлеще кое-что водится: Знают, а молчат!
– Зырянов с остервенением рванул кленовую ветку, сломал ее и отбросил в сторону.
– А попробуй зайди в его обход с ружьем, он тут как тут: "Стрелять не разрешаю, здесь заповедный лес". А кто наши леса объявил заповедными? Сам, конечно. И дело-то это, кстати, не лесника.

Чрезмерная откровенность попутчика насторожила Буравлева. "К чему это все?
– мысленно спрашивал он себя.
– Ищет поддержки, что ли? А нужна ли ему такая поддержка от незнакомого человека?"

Солнце дробилось о ветки, забрызгивало чащу леса золотистыми лоскутками. В воздухе, кружась, вспыхивали и гасли снежинки. Буравлеву почудилось вдруг, будто он попал в страну сказок. Идет по огромному залу, и вот-вот навстречу ему из-за колонны выйдет Катя... И все отступило от него: и непомерно разговорчивый попутчик, и лесник-браконьер, и безвременно порубленные рощи... Он думал о ней, о Кате!..

А попутчик продолжал свое:

– И когда только спит, черт?! Рано утром пойдешь - в лесу. Ночью тоже там. Понятно, волка ноги кормят. Надо и бревна сбыть, и зверюгу какую подстукать. И на что ему столько? В толк не возьму!.. Хотя бы семья была, а то живет-то бобылем. В войну погибли два сына. А жена скрутилась с кем-то и укатила, глаз не кажет. С тех пор баб к дому на пушечный выстрел не подпускает.
– Очевидно, он был рад случаю высказать все плохое, что думал о леснике.

Лес расступился. От тропинки широкой полосой потянулась просека. Слова путевого обходчика до Буравлева доходили, словно сквозь сон, и так, неосознанно, меркли. Он шел и никак не мог оторвать своего восхищенного взгляда от лесной сказки. Вокруг все было, как и прежде: и просека, и укатанный санями зимник, и ряд шатристых, заматеревших за четверть века сосен. Но в этом прежнем, знакомом с детства было то, что особенно близко сердцу. Куст старой калины... Его хорошо видно от дороги. Каждую осень куст, словно охваченный языкастым пламенем, полыхал среди темно-зеленой хвои. Мать любила печь пироги с горьковатой, вяжущей ягодой.

Буравлев с грустью осматривал знакомые места. Тропа была утоптана, под ногами звучно похрустывал промерзший снежок. Под легким ветром шевелился ивняк. Белой рябью крылась просека.

– Это его владения, - нарушил молчание путевой обходчик, кивнув в сторону бора.
– В лесничество?
– неожиданно задал он вопрос.
– Нынче вряд ли там кого застанете. Начальства нет. Один - поминки по себе справляет. Понизили его - бездипломный. А вот другой, что с бумажкой приехал, дипломом-то, видать, не велик-кулик. Носа из дома не кажет.

Буравлев мысленно усмехнулся. Сравнение его с болотной птицей показалось забавным.

– Сторожка-то его далеко?
– поинтересовался Буравлев о леснике.

– Кого? Прокуды, что ли? Километра полтора будет. Хотите зайти? Зря. А впрочем, ваше дело.

Сутулясь, Зырянов свернул влево и вскоре скрылся за молодым ельником.

3

Буравлев пробирался краем просеки. На ней не торчало ни одного кустика. Бор также был очищен от заросли. Лишь кое-где, как бы стараясь догнать своих старших сестер, тянулись молодые деревца. Здесь еще никто не успел побывать. Только наискосок от дерева к дереву петляла лыжня.

За воротник Буравлеву насыпался снег. Он, вскинув голову, отряхнулся.

Качнув ветку, с молодого дубка вспорхнула стайка корольков. Их оранжево-желтые колпачки расцветили зеленый камзол соседней елки. Взгляд Буравлева задержался на кормушке и тонких дощечках, притянутых к стволу проволокой. Кто-то совсем недавно приносил птицам обед. Подальше, в рощице, к березам были привязаны разноцветные домики. В окошко одного из них выглянула хохлатая синица с темной короной и оранжевым клювом.