ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

По Оке плыли обрывки дубовой коры, тяжелые, похожие на бесхвостых рыбин кряжи... Мутные талые воды, слегка покачивая, торопили их.

Переворачиваясь с боку на бок и вскидывая, словно спрут щупальцы, корявые ветки, уперлась в глинистый срез берега вывороченная с корнями осина. В нее ударялась волна, с треском ломала сучья. Вода одолела, и осина оказалась в быстрине, ее несло к водовороту. Там она встала на корни и, будто прощаясь, взметнулась верхушкой, исчезла в пучине.

"Такова и жизнь наша, - Буравлев проводил взглядом осину.
– Боремся, бьемся, а конец один: попадешь в такой водоворот, закрутит тебя и амба..."

Рядом в солнечных лучах нежились елки. А над обрывом склонилась совсем еще юная ракитка. Она походила на молодую купальщицу, которая разбежалась, чтобы подальше прыгнуть в воду, да и застыла в нерешительности над кручей.

Огород лесничего выходил на обрывистый берег реки. Буравлеву хотелось быстрее вскопать грядки, засадить их луком, свеклой, картошкой, морковью. Здесь не город, за каждой пустяковиной на базар не наездишься.

Да и пришел он сейчас с рассветом сюда еще потому, что к другим делам руки не лежали... Смахивая ладонью со лба пот, Буравлев, отставив лопату, видел, как из-за дома, опершись на конек крыши узловатым суком, выглядывала березка. На ее гибких ветках от легкого дуновения ветерка, как у молодицы на ушах, дрожали сережки. Они отчетливо выделялись на бездонной синеве неба.

Из-за угла дома вынырнула Наташа. В своем обычном пестреньком халатике выше колен, в клетчатом переднике она казалась Буравлеву еще ребенком. Вот сейчас подбежит к нему и скажет: "Папочка, пожалей меня. Я ножку ушибла".

Буравлев, делая вид, что не замечает ее, с ожесточением крошил землю. Наташа остановилась у края изгороди, с сочувствием посмотрела на отца. Ей стало жаль его. С тех пор как начала встречаться с Маковеевым, чувствовала себя перед ним виноватой. Но отказаться от встреч не могла. Ей даже думалось, что отец догадывается обо всем, но только молчит, чего-то выжидает.

Носком домашней тапочки Наташа пошевелила прошлогодний осиновый лист. Буравлев исподлобья рассматривал дочь. Изменилась она. "Может, не под силу ей работа? Разве девичье дело целый день махать топором?"

– Папа, - вдруг позвала Наташа.

Буравлев выпрямился и, воткнув лопату в землю, проговорил:

– Ну, вот и все. Земля как пух. Можно сажать.

– Завтрак готов, - сказала Наташа.

Буравлев проводил ее внимательным взглядом. "Я виноват, - упрекнул он себя.
– В чем-то я сам виноват. Наташа изменилась..."

Опираясь на лопату, он пошел к дому.

– Картошку я перебрала, - встретила его на крыльце Наташа.
– Половина гнилых оказалось. На семена, боюсь, не хватит.

– Ну и леший с ними, - живо отозвался Буравлев.
– Если что подкупим.

Он тщательно вытер сапоги у порога. В сенцах обмыл лицо холодной водой.

– Папа, остынет завтрак...

– Вот что, Сорока-Белобока, думаю, тяжеловато тебе в бригаде. Разве других дел в лесничестве мало?

– Откуда ты взял?

На улице заржала лошадь. Буравлев отодвинул занавеску. В легкой на рессорах тележке к дому подкатил Дымарев.

– Полон двор лошадей, трактор без дела стоит, а лесничий на себе пашет. Где это видано? Анекдот...
– прогудел он, широко распахивая дверь.

– Лошади государственные, трактор тоже, а огород частный, - уточнил Буравлев.

– Как ни говори, а лопатой при такой технике - позор!.. Люди в космос летают, а мы...

– Зато мускулы развиваются.
– Буравлев подставил к столу стул и предложил: - Подсаживайся...

– Поехали ко мне, там подзаправимся, - категорически запротестовал Дымарев. И, взглянув на Наташу, шутливо добавил: - Хозяйка, думаю, не обидится.

– Что-то не хочется...

– Как же так получается?
– гудел Дымарев, расхаживая по комнате. Живем рядом, а видимся по обещанию - раз в год.

– Работой заняты, где уж до гостей, - оправдывался Буравлев.

– Работа - не медведь, в лес не убежит, а отдых всем нужен.

– Ладно, поедем, - неожиданно для себя согласился Буравлев.

2

Буравлев правил лошадью, а Дымарев пристроился в задке. Дорога была ухабистой, и Дымарев пошутил:

– По такому проселку только мертвецов возить.

– Почему?
– не понял Буравлев.

– Им все равно.

Ехали лесом. Деревья бросали на землю бледные тени. На луговинах в солнечном мареве мельтешили бабочки. У обочины над ивовыми кустами жужжали шмели. Весенний перезвон наполнял прозрачный голубой воздух.