– И что мы здесь стоим?
– спохватилась Екатерина Прохоровна.
– Прошу в дом.

Буравлев снова уловил ее взгляд. В нем были и радость и тоска. И ему вдруг стало нестерпимо жаль себя, жаль безвозвратного прошлого.

3

Стол был накрыт белоснежной скатертью и уставлен закусками. Поблескивала на солнце бутылка столичной. И от этого празднично убранного стола, и от накрахмаленных занавесок на окнах в комнате было особенно светло и просторно. Пахло свежевымытыми полами и тем избяным духом, который всегда придает уют.

Буравлев сидел напротив Екатерины Прохоровны. Дымарев, пристроясь в торце стола, разливал по стопкам водку.

– Ну, братцы, поехали, - сказал он, бережно поднимая переполненную стопку.
– Хотел вас угостить коньячком, да в наших магазинах этого не бывает. Так выпьем за встречу. И чтоб эта рюмка была не последней.

Буравлев после второй рюмки захмелел. Может, потому, что открылась, заболела старая рана... Жестоко с ним обошлась судьба! Мало ли вернулось с войны покалеченных людей. Однако счастье не прошло мимо них. А тут вроде и все при тебе, а живет всего лишь половина человека... Одна половина здесь, другая там, с Катей... Но как выбросить ее из головы? Будто назло, судьба свела его снова с ней. И, будто назло, друг детства Андрюха Дымарев стал ее мужем... Почему в жизни все получается наоборот, не так, как мечтается и хочется?.. Эх, Катя-Катя!..

И на мгновение предстала опять та, послевоенная ночь. Катя босая, в нижней рубашке:

"Я так ждала тебя, Сережа!"

Ее упругие, вздрагивающие губы. Морозная ночь за окном, тишина избы, льющийся на пол лунный полусвет...

Потом они лежали на стеганом одеяле, и она странно и наивно смотрела на него. Гладила шершавой рукой его плечо. А он лежал, отвернувшись к стенке, с тяжелой, хмельной головой, и все думал о том, что не будет у него, покалеченного войной, счастья с Катей. Не будет!..

Особо припомнился ему тот прощальный вечер...

...А Катя, та самая Катя, как ни в чем не бывало то предлагала ему маринованных грибков, то подставляла блюдо с домашним студнем... И не спускала с него взгляда. Глаза ее Буравлеву казались разной глубины. То виделись затуманенными и непонятными, то вдруг глубокими, чистыми, как родник.

– Пейте, братцы, пейте, - наливая стопки, приговаривал Дымарев.
– Не хватит - еще принесу.
– Он беззвучно смеялся, мотая головой.
– У меня с продавщицей блат!.. Анекдот!..

Непонятно было Буравлеву, всерьез ли хмелеет Дымарев или просто так, делая вид, чтобы свободнее чувствовал себя гость.

– Ты, оказывается, и тут не дремлешь?
– стараясь тоже быть более свободным, засмеялся Буравлев. От выпитой водки в голове приятно шумело. "Эх, Катя, Катя!.." Хотелось забыть о своем горе, и о Кате, и о трудных годах разлуки!

Он только что поднес к губам наполненную светлой жгучей жидкостью стопку, как Екатерина Прохоровна, не отводя от него взгляда, подперев ладонью голову, тихо, растягивая каждое слово, придавая этим особое звучание, запела:

Ивушка зеленая,

Над рекой склоненная...

Буравлев откинулся на спинку стула. Голос будто прежней Кати звучал тревожно, казалось, в глубине его вот-вот лопнет перетянутая струна.

Буравлев понимал, что все эти слова относятся к нему, и только к нему. Катя помнила его. И никогда его не забывала. Да и могла ли она забыть своего Сергея? Не сотрутся в ее памяти ни первый поцелуй, ни та ночь, проведенная с ним на берегу молчаливой Оки...

Ты скажи, скажи, не тая,

Где любовь моя?..

Руки ее на коленях перебирали угол скатерти.

Дымарев, тихонько потрепав по плечу жену, участливо проговорил:

– Хорошо поешь... За душу берет.

Она отстранила руку мужа. Вытерла платком глаза.

Дымарев с Буравлевым выпили еще, не чокаясь.

"Зачем я сюда приехал?
– вдруг подумал Буравлев.
– Себя да людей травить..."

И он, шатаясь, поднялся:

– Спасибо вам за хлеб-соль.

– Никуда ты не поедешь, - Дымарев строго взял его за руку.
– А кто же допивать будет вот эту, сердечную?
– Он шагнул к шкафу, выхватил оттуда бутылку самогона.

Осуждающе покачал головой:

– Вот слабые гости пошли. Анекдот!..

– С меня, Андрюха, хватит. Поздно уже. И дочка небось заждалась.

Буравлев подошел к окну, распахнул створки. На улице было тихо. Солнце садилось за дальний лес. Около дороги на ветлах гомонили грачи. У соседней избы толкался в изгородь поросенок. Липы наполняли воздух своим пряным, медовым ароматом.

– Пешком я тебя не отпущу!
– кричал Дымарев.
– Я сейчас попрошу запрячь жеребца...

К Буравлеву, стыдливо опустив голову, подошла Екатерина Прохоровна: