– Отец, слыхал? Где ж он, твой бог? Если б Гагарин увидел его сказал бы.

Отец, расчесывавший у зеркала бороду, холодно посмотрел на нее:

– А он и не хотел ему показываться. Велика честь.

– За тучку спрятался? Или куда еще?

– Спаситель нам не докладывает. Его дело.

– А чего же он пустил туда космонавта? Он ведь всемогущ. Мог бы и не пускать.

– Знать, такая его воля. Захотел - и пустил.

– Как же мог он это захотеть, если Гагарин своим полетом доказал, что в природе все не так, как пишет Библия?

– Не нам знать. Иди-ка лучше помоги матери грядки вскопать. Больше пользы будет, чем насмехаться над родителями.

– Ох и жалко мне тебя, отец!

– Ну иди-иди, некогда мне с тобой... Много тут вас развелось. На разные лекции тащут... Деды что, глупые были?

– Не глупые, а темные!
– запальчиво вставила Фима.

– Я тоже, может, у тебя темный?

– Конечно же, самый что ни на есть темный!..

Отец резко повернул к ней лицо:

– Проваливай отсюдова... Ну? Чтоб дети в старое время такое отмочили родителю своему... Вон!

Хоть не дрался. Вот так и жили они. Даже Локтя и тот плохо слушался Фиму. Бубнил молитвы и, нарядненький, причесанный, прилизанный, ходил с матерью в церковь.

– Дурачок, - говорила ему Фима, - где он, твой бог? Помог ли он тебе хоть раз?

Локтя хлопал глазами и пожимал плечиками.

– Мама говорит, что да. Если б не господь, у меня бы скарлатина не прошла: мама все молилась за меня.

– Врачи тебя спасли, а не ее молитвы.

– Не знаю, может быть... Лысый сказывал, что видел на кладях черта, сидел и жрал Пахомову корову, а хвост с кисточкой в ерик свисал...

– А ты и уши распустил?

– Да, - серьезно отвечал Локтя, - наверное, бога нет... Не буду больше верить.

А через день бабка кричала:

– Локтя, чисть ботинки. В церкву!

И Локтя бросал недовырезанный кинжал, чистил ботинки и чинно шагал с высокой, негнущейся, как весло, старухой в церковь...

Визг, вопли, плеск воды отвлекли Фимку от мыслей. На широком водном пространстве, там, где сходилось несколько ериков, образовав что-то похожее на пруд, развернулся морской бой, а точнее - корытный. Десятка два малышей на металлических корытах носились по пруду и с воплями брызгались водой. Острая зависть кольнула Фиму. Давно ли сама участвовала в таких вот боях! Утащит потихоньку у матери корыто, спустит с кладей, сядет в него и, работая, как веслами, двумя фанерками, понесется по знакомым ерикам...

Что делать! Лодку у взрослых не выклянчишь, с собой на рыбалку берут редко - не до игр взрослым: надо рыбу ловить, чтоб домой вернуться не с пустыми руками. А желание поплавать в какой-нибудь посудине у рыбацких детей велико...

Был среди ребят и Локтя. Он важно сидел в огромном - и Фима здорово плавала в нем!
– оцинкованном корыте и, отчаянно работая руками, брызгался, лил воду, как водомет, в корыто рыжеватого Толяна. Конечно, Локтя сидел не в каком-то там корыте, а в новейшем, оснащенном ракетами с ядерными боеголовками судне!

Судно Толяна быстро наполнялось водой, но его брат - Костик, сидевший в том же корыте за братниной спиной, - усиленно выливал воду ладонями, сложенными в черпачок. Рядом с Локтей, борт о борт, отважно сражались кривоногий Саха и Лысый. Один Толян почему-то воевал не на их стороне.

В неразберихе и горячке боя невозможно было понять, кто против кого воюет.

Локтя сражался отчаянно; крестик на его шее взлетал на тесемке, болтался из стороны в сторону. Чтоб крестик не мешал, не кололся, Локтя откинул его назад, и теперь он прыгал на лопатках. Чтоб он не потерялся и его нельзя было снять, мать хитро завязала тесьму вокруг шеи.

Увидев, что корабль брата потихоньку наполняется водой, Фима крикнула:

– А воду кто будет черпать за тебя? Дуралей!

И ушла. Ей было не до боя. Хорошо бы сходить сейчас к Маряне и рассказать обо всем. Она поймет. Недаром старшая пионервожатая как-то сказала ей: "Ты, Марянка, сама еще не выросла из галстука, и тебе он очень идет". Лучше не скажешь. Второй год она у них в отряде, а все и забыли прежнюю - Нюську, десятиклассницу, плосколицую и скучную: даже бегать по-настоящему не умела или считала это ниже своего достоинства. Даже кричать и смеяться не научилась за свои семнадцать лет! Голос у нее какой-то однотонный: бу-бу. Как заладит на одной ноте, так даже про Курчатова слушать не хочется! И все были как-то сами по себе.

А с Маряной все по-другому: бегать - даже Аверька ее не перегонит; хохотать - в этом она тоже мастер; станет рассказывать об Америке - словно сама выходила на демонстрации с неграми. Впрочем, не очень-то любила Маряна сидеть в классе и рассказывать о чем-либо: таскала ребят на сейнеры, в холодильник рыбозавода, где даже в тридцатиградусную жару, как на Новой Земле, ниже сорока; даже на рыбопункт в Широкое возила - добилась специальной фелюги для ребят.

Она и летом успевала кое-что сделать. А ведь времени-то у нее в обрез: на патрулирование и то не смогла выбраться...