Он все время житья Бегушева за границей был при нем и даже немножко говорил по-французски и по-немецки.

В одно утро Прокофий выкинул новую штуку. Бегушев, как только приехала к нему Домна Осиповна, всей прислуге приказал никого не принимать, пока гостит она у него, и первые три дня прошли благополучно; но на четвертый поутру, когда Домна Осиповна, совсем еще неодетая, сидела у Бегушева в диванной и пила с ним чай, вдруг раздался довольно слабый звонок.

– Кто-то, кажется, позвонил?
– произнесла Домна Осиповна и хотела было уйти.

– Не примут!
– успокоил ее Бегушев.

Но Домна Осиповна явственно начала слышать мужские шаги, которые все более и более приближались к диванной, так что она поспешила встать, и только что успела скрыться в одну из дверей во внутренние комнаты, как из противоположных дверей появился граф Хвостиков.

Бегушев побагровел от злости. Он убежден был, что графа принял Прокофий, и принял с умыслом, а не просто. Первым его движением было идти и избить Прокофия до полусмерти, но от этого он, как и всегда, удержался, только лицо его оставалось искаженным от гнева. Граф Хвостиков, заметивший это и относя неудовольствие хозяина к себе, сконфузился и почти испугался.

– Pardon, mon cher!..* Я, может быть, обеспокоил тебя?
– пробормотал он.

______________

* Извини, дорогой!.. (франц.).

– Нет, ничего!
– отвечал Бегушев.

– Не занят ли ты чем-нибудь? Я и в другое время могу зайти к тебе! продолжал граф.

– Ничего, оставайтесь!
– повторил еще раз Бегушев.

Граф сел на диван и, закинув голову назад, начал добрым и в то же время сохраняющим достоинство тоном:

– Как мне приятно было войти в твой дом!.. Так вот и видишь в этих маленьких, отдельных комнатках, что это была какая-нибудь моленная твоей матушки, а это, может быть, комнатка сестер твоих, а это уголок дальнего родственника, пригретого бедняка!..

Бегушев не без удивления выслушал эти элегические излияния графа и сначала объяснить себе не мог, зачем он им предавался.

Граф между тем продолжал:

– Ты все это, mon cher, сохранил, и потому честь и хвала тебе за то великая, а мы все это растеряли, уничтожили!

– Кто ж вас заставлял это делать?
– произнес насмешливо Бегушев.

– Ветреность и глупость наша!
– подхватил граф.
– И это бы еще ничего... Конечно, это - священные воспоминания, которые приятно сохранять каждому!.. Но мы надурили больше того: мы растратили и промотали все наше состояние.

Бегушев на это промолчал. Он начинал смутно уразумевать, куда разговор клонился.

– А ты, cher ami*, скажи, все состояние твое капитализировал, кажется?
– перешел уж прямо к делу граф.

______________

* дорогой друг (франц.).

– Нет!..
– пробурчал Бегушев.

– Но, разумеется, если бы ты это сделал, то у тебя огромный бы капитал составился.

– Не знаю, не рассчитывал... не считал!..
– отвечал Бегушев.

– Счастливый человек!
– воскликнул граф.
– Имеет такое состояние, что даже не считает, а мы и рады бы считать, да нечего!

Презрительная улыбка промелькнула на губах Бегушева.

– Да-с, да!
– не унимался граф.
– Три тысячи душ, батюшка, я прожил, по милости женщин и карт, а теперь на старости лет и приходится аферами заниматься!

– Что ж, на этом поприще ты можешь отлично поправить твои дела, произнес не без ядовитости Бегушев.

– Непременно поправлю, сомнения нет никакого!
– воскликнул радостно граф.
– Но все-таки, согласись, нравственно тяжело. Я был камергер, человек придворный; теперь же очутился каким-то купцом, так что не далее, как в прошлом генваре, на бале во дворце, великие князья меня спрашивают, чем я занимаюсь. "Pardon, Altesse*, говорю, я занимаюсь теперь аферами!" Хотел, знаешь, объяснить им мое положение, потому что, как ты хочешь, правительству следовало бы немножко поддерживать нас, хоть и безумцев, но все-таки людей, ему преданных: хоть бы службишку дали какую-нибудь или пенсьишку небольшую, а то ничего, никакого участия!..

______________

* Извините, ваше высочество (франц.).

– За что тебе дать пенсию, когда ты сам говоришь, что только и делал, что по женщинам ездил и в карты играл?

– Я про себя не говорю!
– возразил граф.
– А говорю вообще про дворянство; я же - слава богу!
– вон у меня явилась способность писать проекты; я их более шести написал, один из них уже и утвержден, так что я недели через две пятьдесят тысяч за него получу; но комизм или, правильнее сказать, драматизм заключается в том, что через месяц я буду иметь капитал, которого, вероятно, хватит на всю остальную мою жизнь, но теперь сижу совершенно без денег, и взять их неоткуда: у дочери какой был маленький капиталец, перебрал весь; к этим же разным торгашам я обращаться не хочу, потому что люблю их держать в почтительном отдалении от себя, чтобы они мне были обязаны, а не я им!

Бегушеву было отвратительно и омерзительно слушать вранье графа Хвостикова. Он очень хорошо знал, что граф в ноги бы готов был каждодневно кланяться этим торгашам, если бы только они ему денег давали.

– Не можешь ли ты дать мне взаймы тысячи три на весьма короткое время?
– хватил Хвостиков, желая сразу ошеломить Бегушева.

– Нет, не могу!
– отвечал тот.

– Отчего?

– Много очень, сумма велика.

– В таком случае дай хоть две тысячи по крайней мере.