Ему ужасно было досадно, что художник, стоя перед ним, совершенно закрывал ему своею косматою головой Домну Осиповну; но тот, разумеется, этого не понимал и продолжал ласково смотреть на Бегушева.

– Какое у вас прекрасное лицо, Александр Иванович!
– сказал он. Сколько в нем экспрессии... Вот если бы вы когда-нибудь позволили мне снять с вас портрет, - какое бы это удовольствие для меня было!

Бегушев молчал.

Художник, наконец, поотодвинулся с своего места и дал ему возможность снова наблюдать Домну Осиповну, хоть и ненадолго, так как танцы кончились, и ее не видать стало. В продолжение всего своего наблюдения Бегушев заметил к удовольствию своему, что Домна Осиповна почти не разговаривала с Янсутским, но в ту сторону, где он стоял, вскидывала по временам глаза.

Следующую кадриль Домна Осиповна танцевала с графом Хвостиковым. Бегушев видел, что граф со своей, хотя несколько и старческой, ловкостью немедля начал занимать Домну Осиповну. Она внимательно прислушивалась к его словам, что же означало выражение лица ее, определить было трудно. Кажется, оно более всего дышало грустью; словом, надежды моего пятидесятилетнего героя все более и более росли, но вдруг ему кинулся в глаза доктор Перехватов, стоявший на противоположной стороне боковой эстрады в щегольском фраке, в белом галстуке, туго натянутых белых перчатках, - и к нему прямо направилась Домна Осиповна. Увидав ее, Перехватов, спустившись с двух - трех ступенек эстрады, подошел к ней и подал ей руку. Затем они ушли в другие залы. Все это точно ножом кольнуло Бегушева в сердце. Утомившись, наконец, стоять, он опустился на одну из ближайших красных скамеек и потупил голову. Ему припомнилось, что в этой же зале и он когда-то ходил с Домной Осиповной под руку, ходил бы, может быть, и до сей поры, если бы сам все, в своем бешеном безумстве, не разломал и не исковеркал!

Граф Хвостиков между тем на средине освободившегося от толпы зала разговаривал с каким-то господином, совершенно седым, очень высоким, худым и сутуловатым, с глазами как бы несколько помешанными и в то же время с очень доброй и приятной улыбкой. Господин этот что-то с увлечением объяснял графу. Тот тоже с увлечением отвечал ему; наконец, они оба подошли к Бегушеву.

– Все идет отлично! Оставайся непременно ужинать, - шепнул прежде всего граф Бегушеву, а потом присовокупил, показывая на товарища своего: Господин Долгов желает возобновить свое старое знакомство с вами!

Бегушев, как ни расстроен был, но узнал Долгова, своего старого товарища по пансиону и по университету.

– Здравствуйте!
– сказал Бегушев, приветливо пожимая его руку.

Он любил Долгова за его хоть и бестолковое, но все-таки постоянно идеальное направление. Долгов в каждый момент своей жизни был увлечен чем-нибудь возвышенным: видел ли он, как это было с ним в молодости, искусную танцовщицу на сцене, - он всюду кричал, что это не женщина, а оживленная статуя греческая; прочитывал ли какую-нибудь книгу, пришедшуюся ему по вкусу, - он дни и ночи бредил ею и даже прибавлял к ней свое, чего там вовсе и не было; захватывал ли во Франции власть Людовик-Наполеон, Долгов приходил в отчаяние и говорил, что это узурпатор, интригант; решался ли у нас крестьянский вопрос, - Долгов ожидал обновления всей русской жизни. В искренность всех этих увлечений Долгова Бегушев верил, но в силу - нет: очень их было много и чрезвычайно они были разнообразны! Долгов сел рядом с Бегушевым на скамейку, а граф опять к кому-то убежал. Долгов, подобно Бегушеву, также склонил свою голову; видимо, что жизнь сильно помяла его.

– Вы в деревне живете?
– спросил Бегушев: он давным-давно не видал Долгова.

– Жил было в деревне, - отвечал тот, - хотел настоящим фермером сделаться, сам работал - вон мозоли какие на руках натер!
– И Долгов показал при этом свои руки, действительно покрытые мозолями.
– Но должен был бросить все это.

– Отчего?

– Семья подросла! Семью надо было воспитывать.

– А велика?

– Слава богу, четыре сына и три дочери; но средства очень ограниченные... Мне бы весьма желалось приехать к вам и побеседовать, знаете, этак по душе, как прежде беседовали.

– Приезжайте!
– сказал Бегушев.

Снова явившийся граф Хвостиков прервал их беседу.

– Надо ужинать идти!.. Наши знакомые отправились!..
– сказал он с ударением.

Бегушев понял его и поднялся с своего места.

– Пойдемте, поужинаем вместе!
– отнесся он к Долгову.

– Хорошо!
– согласился тот.

Когда Бегушев пришел в столовую, то Домна Осиповна, Янсутский, доктор Перехватов, а вместе с ними и Офонькин сидели уже за отдельным небольшим столом.

Граф Хвостиков тоже потребовал, чтобы и для их компании дали отдельный стол.

Когда они разместились, то мимо их прошел волосатый художник.

– Присядьте к нам ужинать!
– сказал ему Бегушев, желавший его немного вознаградить за свою недавнюю сухость к нему.

Художник несколько замялся: у него ни копейки не было в кармане денег.

– Это Александр Иванович дает ужин своим друзьям!..
– поспешил ему пояснить граф Хвостиков, очень хорошо ведавший на себе эту болезнь.

Художник сел к столу.

Нельзя вообразить себе людей, более непохожих между собою, как те, которые сидели с Домной Осиповной, и те, которые окружали Бегушева: они по нравственному складу как будто бы были существами с разных планет, и только граф Хвостиков мог витать между этими планетами и симпатизировать той и другой.

Вскоре в столовой желающих ужинать все более и более стало прибывать; некоторые из них прямо садились и начинали есть, а другие пока еще ходили, разговаривали, и посреди всего этого голос Янсутского раздавался громче всех. Он спорил с Офонькиным.