— …в результате этой подлости, — кричал Целин, — именно подлости, иным словом этого поступка я назвать не могу, чуть было не рухнула работа, которую мы вели три года. Подумать только! Сотрудники НИИРИКа утверждали, что введение большого количества восков будет вызывать отслоение протектора — и нате, получите: в Ашхабаде отслоение протектора. Попробуйте доказать, не зная причины, что воска не имеют никакого отношения к этому случаю, что причина тут одна: подлость, подлость, подлость!..

Целин задохнулся от негодования, и Приданцев воспользовался паузой.

— А ты попробуй стань на мое место, — грубо сказал он. — То дадут протектор короче, чем надо, то длиннее. Что, стоять? А норма? А план? А заработок? У меня дети, их кормить надо.

— А Ивановский?! — выкрикнул Целин. — Для него качество превыше всего!

— Наплодит четверых — тоже перестанет о качестве думать, — огрызнулся Приданцев.

Как ни грубы, как ни элементарны доводы Приданцева, они все же заставили задуматься. Сборщики часто попадали в подобное положение. Слишком тонкое дело — производство протекторов. Отрезанная резина садится, сокращается по длине, и не всегда машинист шприц-машины может предусмотреть размер усадки. С этим злом боролись, но устранить его не могли.

— Так что же, значит, так и будем выпускать брак? — наседал Целин.

В ответ — молчание.

— Не знаю, как этот вопрос решать технологически, — подал голос Кристич, и все обернулись в его сторону, — но с таким, как Приданцев, я работать не буду. Честно говоря, многие нарушают технологию, но они все-таки имеют совесть — знают, что грубое нарушение — это прежде всего человеческая жизнь, а может быть, даже несколько жизней. Если бы мы делали галоши — там еще куда ни шло. Раньше износились или позже — плохо, конечно, но не так страшно, потребитель переживет. А вот когда переполненный автобус пойдет под откос… В общем, нужно отстранить Приданцева от сборки и за версту не подпускать.

Нет ничего тяжелее осуждения товарищей. Если корит и пробирает администрация — это не так доходит. Это одна из обязанностей руководителей, и многие ею злоупотребляют настолько, что нагоняи входят в привычку, к ним вырабатывается иммунитет. А вот когда твой брат, рабочий, не хочет с тобой стоять рядом, трудиться под одной крышей, когда с тобой перестают здороваться — такую кару не выдерживают даже самые толстокожие. Что такое наказание отчуждением, Приданцев испытал, когда вскрылась его проделка с профсоюзными взносами. Отчуждение было тем страшнее, что возникло не по сговору. Он чувствовал, что стал противен всем и каждому в отдельности. Прошлые его грехи одни забыли, другие простили, и только-только наладил он отношения с коллективом — снова такой провал. Вот почему после разящих слов Кристича он сжался и поник.

— Что с ним делать, пусть профсоюзная организация решает, — сказал Целин. — Меня другое волнует: как сделать невозможным такой вид брака?

— Есть одно соображение, — тихо, как всегда, произнес Дима Ивановский и настороженно посмотрел на Целина. Очень уж тот был распален и в таком состоянии мог оборвать, не дослушав.

— Выкладывай!

— Что если протекторы делать так, чтобы они ни в коем случае не были длиннее? Или по норме, или короче.

— М-да-а! — многозначительно произнес Целин. Только уважение к Диме удержало его от едкой реплики.

— А короткие зубами натягивать? — спросил кто-то из сборщиков.

— А если потом стык разойдется? — спросил другой.

— Дайте договорить, — остановил нетерпеливых Ивановский. — Под рукой у сборщика должны быть прокладки разного размера. Не сошелся протектор на сантиметр — сантиметровая, на дюйм — дюймовая.

— Значит, уже два стыка получится, — не выдержал Приданцев, смекнув, что даже его дельная реплика будет сейчас что-то значить.

— Наша резина, сдобренная восками, хорошо склеивается, — продолжал Ивановский. — На крупных станках итальянской фирмы Пиррели всегда протектор из двух половин, и ничего, мир не жалуется. — Он в упор посмотрел на Приданцева. — Кто не боится одного стыка, тому не страшны и два.

— Попробуем! — решительно сказал Целин. — Самый вредный страх у людей — страх опыта. Поручим это Диме.

— Лучший способ отбить охоту подавать идеи: сам подал — сам выполняй, — пошутил кто-то.

Поднялся Кристич.

— Я никак не пойму, что тут происходит. Занятие? Совещание? И почему среди нас все еще находится Приданцев? С ним закончено — и пусть катится отсюда подобру-поздорову. Я лично знать его не хочу!

Собравшиеся смотрели на Целина: что он скажет, как решит? А Кристич сверлил взглядом провинившегося сборщика. «Ну поднимись же, уйди, — говорил этот взгляд, — не заставляй брать тебя за шиворот!»

Однако Приданцев не двигался, будто прирос к стулу. Рвалась нить, соединявшая его с этими людьми. Его никогда не интересовало их расположение, он всегда ощущал себя над ними, но их неприязни боялся. У него мелькнуло было желание встать и демонстративно выйти, да еще дверью хлопнуть как следует, чтобы штукатурка посыпалась, — помирать — так с музыкой, но тотчас вспомнилась побасенка с моралью: «Если ты по шею в дерьме, то сиди и не чирикай». Решил не огрызаться.

Люди молчали. Понимали, что Приданцеву и так воздали должное, впереди у него еще административное взыскание, и выгонять его, как напрокудившего пса, не решались. У одних не хватало мужества, у других — жестокости, третьи раздумывали о том, как сами чувствовали бы себя, если бы случилось такое.