– А это вот видел?
– Валерка шевельнул кулаком в кармане, да так, что штаны расстегнулись.

Рота грохнула со смеху.

И наваждение как рукой сняло. О Фильке забыли. Не дожидаясь команды, взяли направо и строем, в ногу, зашагали по части. Адам Ланг затянул песню, и сотня глоток ее подхватила:

Вьется, вьется

Знамя полковое,

Командиры - впереди!...

Только черный комок в луже крови, словно плевок чахоточного, остался на белой обочине.

Вечером таскали на ковер. У дверей в командирскую стояла толпа, прислушивались: кто же расколется? Но стукача прозевали. Аубекеров распахнул дверь, отметя толпу в сторону, и ткнул пальцем в Сережку Кривошеева.

– Доказать еще надо!
– взвыл Сережка.

Но сержанты завернули ему руки за спину. В другом месте тебе докажут.

– Ишь, сссука! Нашел в кого крысой пулять!

– Так ведь не попал, - сказал Ланг.

– А ты, немчура, помалкивай!...

Но больше всех досталось Валерке Кенжибаеву. Его вызвал сам Батя. И вернулся Валерка - будто час на дыбе провел. Аж подмышки вспотели.

– На губу завтра, - погладил он свой короткий ежик.
– Даже отрасти не успели.

– В праздники на губе хорошо, - успокоил его Борька Теплицкий.
– На работу не гоняют и лишний шмат масла дают.
– И тут ему можно поверить, потому как в вопросах губы - Борька ас. Больше всех отсидел. Смеху ради тут как-то подсчитывали: сколько честно он долг отдавал, а сколько в нахлебниках мыкался? И забавно потом получилось: два дня в части, один - на губе.

– Как по Ленину!
– гоготал после Борька.
– Два - вперед, шаг - назад. И все - к дембелю!

Но надо быть Борькой, чтобы вот так на вещи смотреть. Лешка, например, на губе не сидел, и вовсе его туда не тянет. Понятно: здесь забор - там забор, и от добра, как говорится, добра не ищут. По здесь хоть бы рожи знакомые...

Лешка попробовал и сейчас эту мысль завернуть - но Борька его перебил:

– Чушь! В жизни все попробовать надо! И плевать, что пайку урежут, и что от ночи час украдут. Зато люди там, люди какие! Здесь сто рыл как портянки развесят, а там - десять гавриков в номере. Как в Интуристе! И каждый загнуть, вспомнить разное может!...

– Околесицу несешь!
– свесился с верхних нар Майкл. До этого он лежал как покойник: голова в бинтах, на ухе пуд ваты накручен (на прошлой неделе в это самое ухо ему струей пара шарахнуло) - но борькины рассуждения на него как тряпка на быка действуют.

– Околесицу! Человеку в принципе чужда клетка. Хотеть можно только свободы. А вся твоя тяга к перемене мест... Тоже мне, Байрон выискался!

Насчет Байрона Борька был не силен. А обижать его - никому не стоит. Но Майклу он, почему-то, спускал. Только вскинется, осклабит прокуренные до черноты зубы:

– Ну, положим, верно ты говоришь. "Свобода, бля, свобода..." из казармы в гальюн шататься. Только до настоящей свободы мне еще год куковать! А сейчас-то что делать прикажешь?

– А ничего. Кому выгодно волну гнать - пусть себе гонят. А наше дело покачиваться.

– Как ты, что ли? Так на своем бойлере укачался, что как манометр вышибло не услышал.

– В другой раз услышу.

Однако Валерку их спор не увлек:

– Десять суток всучили!

– Значит, всего семь попахать останется, - довольный, что Майкл сегодня верха над ним не взял, сказал Борька.
– А три денька задарма пайку жрать будешь. Государство у нас доброе.

– А может, скосить?
– предложил Генка Жуков.

– Опять текстолиту нажраться?

– Не-е. Так желудок угробишь. Полотенчико вымочи, вокруг горла и концами на грудь. И потом часок по морозцу... Главное, воздух поглубже заглатывай.

– У меня дембель в декабре.

– До декабря аклемаешься...

Но тут появился Васька Романюк. Рожа как помидор, усы торчком - вот-вот за нары зацепят. Он что-то прятал за пазухой и, лишь оглядевшись, вынул оттуда грелку.

– Настоящая, украинская, - всем по очереди дал он нюхнуть аромату.

– Желток, что ль, состряпал?

– Без холуев обошлись, - с гордостью покрутил ус Васька.
– Желток половину бы выдул. А она, видишь, полненькая!
– и, похлопав грелку по вздутым бокам, спрятал на место.
– Я еще в обед заприметил, что Иван Федорыч за галстук залил. Ну, думаю, вечером совсем рубаха будет. И прямехонько в штаб. Желток, конечно: пусти! все устрою!
– а я ему: извини-ка, подвинься, и в кабинет: так, мол, и так, товарищ замполит, посылка мне тут пришла нельзя ль получить?
– А там сверху с кофем банка лежала... А на хрена мне этот кофе?
– Мол, от чистого сердца, товарищ майор!
– он до дна копать и не стал.
– На, говорит, забирай.
– А я ее поднял, родимую. Слышу, внутри что-то булькает. Не-е, батяня мой человек! Чтобы с праздником сынка не поздравить?!

– А Желток?
– снова свесил голову Майкл.

– А ничего. Хер пускай пососет!

– Рисковый ты, Васька!
– Генка даже слюну сглотнул.

– Выходит, и вправду не резон тебе на губу-то идти, - положил руку на валеркино плечо Борька.
– Всенародный праздник. А ты как последний мудак взаперти, даже выпить за любимое отечество - и то не дадут.

– А Желтку бы я все же отлил, - сказал Майкл.
– Говну смирно лежать положено. А то вони не оберешься.

– А по мне - пусть воняет!
– гоготнул Борька.