– Прошу извинить,- робко проговорил я.
– Если не трудно, передайте, что звонил Красноармеец, - назвав свою зоновскую кличку, я несколько смутился. Но, похоже, говорящего со мной это странное прозвище ничуть не удивило.

– Вас понял. Передам. До свидания, - и повесил трубку.

Я успел лишь прикурить сигарету, как раздался телефонный звонок, заставивший меня вздрогнуть.

Сашка выбежала из комнаты и сняла трубку:

– Алле!
– и затем удивленно посмотрела на меня.
– Это тебя...

– Да, - неуверенно ответил я. Кто бы мог мне сюда звонить? Если Жорик, то я не давал ему этого номера. А если Лариска или Конопля?

– Одну секунду, - послышалось в трубке.
– С вами будут говорить.

После короткой паузы я услышал голос Костыля:

– Красноармеец, это я. Ты звонил. Я слушаю.

– Жорик?!
– изумился я.- Но как?.. Номер...

– Твой номер сканировали. Говори, какие проблемы?

Я вкратце рассказал о случившемся сегодня под утро.

– Значит, порюхался. Жди. Приеду. Появился Костыль через час.

– О-о! Красота-то какая!

Он осторожно, на носках своих лакированных туфель, прошел в прихожую, заглянул в спальню.

– Костыль, тут такое творилось...- еле проговорил я.

Вадик оставался абсолютно безучастным. Он уже здорово набрался.

– Спокойно, - обратился ко мне Жорик.
– Объясни толком, что за побоище вы тут устроили?

– Ввалились какие-то...- неопределенно ответили.

– Кто ввалился? Зачем ввалился?
– повысил голос Костыль.- Поточнее можно?

– Нельзя. Сам ни черта не знаю.

– Так уж и не знаешь?
– засомневался в моих словах Костыль.

– Есть одна прикидка. Но это - длинный разговор. Там четыре дырки в подушке.

– Что? Стреляли?
– изумился Костыль.

– Стреляли.

Он еще раз заглянул через дверь в спальню.

– В милицию звонили?

– Не додумались!
– едко съязвил Вадик, неожиданно приободрившись.

– А ты молчи, когда люди разговаривают!
– рыкнул в его сторону Жорик.

Вадик все понял и заткнулся.

– Значит, так, - решительно произнес Костыль.
– Сейчас все поедете со мной. По дороге расскажешь, кто и что к тебе имеет. Быстро оделись. Ты так и будешь с голой жопой сидеть?
– вопрос был адресован ко мне.

Только теперь я вспомнил, что с ночи не одет.

– Сюда я пришлю уборщика, - продолжил Костыль.
– Трупы уберут. Все приведут в порядок. Боже мой! Боже мой! Ну, натворили! Как прикажете теперь это говно разгребать?

Я в приказном тоне распорядился, чтобы Сашка и ее мать одевались. Затем, переступая через трупы в прихожей, мы все проследовали за Костылем.

У парадного стояла машина, в которой сидели трое его людей. Их он оставил у дома вместе со своей новехонькой "вольво". Сам сел за руль моей "БМВ" и включил двигатель...

Глава вторая

КОСТЫЛЬ

Небрежно придерживая левой рукой рулевое колесо, Жорик лихо вел машину по пустынным утренним улицам Питера. Правую держал на колене, отстукивая пальцами ритм звучавшей в динамике песенки. Автомагнитолу он включил, как только уселся за руль моей машины. Мне, например, сейчас было не до песен. В околошоковом состоянии находились Сашка с матерью. Вадик клевал носом. Перебрал по причине растрепанных чувств. И, пока алкоголь не отступил, все ему было по барабану.

Мне с трудом представлялось, как Жорик уберет четыре трупа из квартиры и каким образом вообще сие событие может остаться вне поля зрения правоохранительных органов. Может, все-таки нужно было позвонить в милицию?

Годы, проведенные за тремя рядами колючей проволоки, перековывают человека. Так или иначе деформируется сознание. В целом понимание окружающей действительности уже далеко не то, что было до отсидки. Недоверие к ментам становится превалирующим над всеми другими чувствами. И те, кто с пеной у рта разглагольствует о чести и незапятнанности милицейского мундира, вызывают лишь кривую усмешку. "Не делайте мне больно, господа!"

Может, я и не прав, конечно. Наверное, есть менты правильные. Но - дело сделано - за помощью я обратился не в ментовку, а к Жорику Костылю, ибо в ту милицию, которая "меня бережет", давно не верю.

Наблюдая за тем, как мой зоновский дружок ведет машину, я невольно обратил внимание на покалеченную кисть его левой руки. И вновь накатили воспоминания из лагерной жизни. Ну никуда от них не деться. Хочу все забыть, вычеркнуть из памяти, отречься от прожитого и - не могу...

В клубе нашей колонии числился библиотекарем грек по фамилии Онасис, по блатной кличке - Ананас. К нему и подкатил как-то начальник оперчасти майор внутренней службы Скворцов.