– А что мы стоя разговариваем? Сядем.
– Кивнул в угол рощи, где стояла никому не нужная, людьми и богом забытая деревянная эстрада и перед ней с десяток покосившихся, но каждый год регулярно кем-то красившихся скамеек.

Пока они шли и усаживались, разговор как-то прервался. Сначала долго молчали: Витька натуженно, пытаясь выжать из путаных мыслей хоть какие-то слова; Сергей - непринужденно, глядя сквозь очки то на него, то на светлую солнечную рощицу в потоках весенней воды и пористых, чернеющих сугробах. Курили. Сергей задумчиво выпускал дым. Витька водил руками по пыльному, шероховатому краю скамьи, ерзал, не мог найти себе место.

– Ты много пьешь и часто, - то ли спросил, то ли констатировал Сергей.
– А как живешь, Виктор?

Тут Витьку прорвало. Рассказал он и о Тамарке своей, которая неплохая жена, но ругани промежь них много, и о детишках (Димка второй заканчивает, трудно ему - говорить почти не может, а Валерке два года стукнуло); и про бабку Маню рассказал - помирать давно пора, а все живет, не мешает вроде, но неудобство какое-то от нее, опять же заботиться, кормить надо; и о работе своей проклятой тоже рассказал, как поперли его из слесарей с завода сегодня за пьянки, а пьют там все, только никто не попадается, а он, Витька, все время... Рассказывал долго, подробно, волнуясь, весь покраснев, то стучал кулаком по скамейке, то чуть слезы из глаз не брызгали - так было жалко и себя, и Томку, и детей... Всегда приятно поплакаться человеку, особенно если человек не близкий и рассказанное ни к чему не обязывает.

Сергей слушал внимательно, не перебивал, но без ложного сочувствия. Курил, но не причмокивал, не восклицал: "Надо же!". Сверкал на солнце очками. Когда Витька замолчал, протянул ему "Беломор", зажег спичку, сказал:

– Я к тебе зайду... с женой познакомишь. Живешь там же?

– Там же... заходи, - вяло проговорил Витька.

Выговорившись, он как-то сразу ослаб и не нужно ему было уже ничего: ни вина, ни червонца, а нужно доплестись до дому и завалиться спать. Он даже забыл, что дома ждет неприятный разговор с Тамарой по поводу увольнения.

– А сейчас, извини, некогда. Я ведь на работе.
– Сергей встал, протянул ему руку, крепко пожал вялую, потную ладонь.
– Скоро увидимся.
– И ушел, не оборачиваясь.

С тех пор Сергей приходил к нему по нескольку раз в месяц, познакомился и даже вроде бы подружился с Тамарой, сидел, пил чай, не читал нотаций, не укорял пьянством. Много разговаривали о том, о сем, о жизни. О пьянстве тоже говорили, но без назиданий, ненавязчиво, спорили о причинах, о том, почему все-таки люди пьют. Витьке нравилось говорить с Сергеем. От этих разговоров веяло совершенно иной, незнакомой ему, и потому любопытной жизнью. Единственное, чего не мог понять Витька, зачем Сергей вообще ходит к нему. Что он в нем нашел? Что имеет с этих встреч? Не то, чтобы Витька много об этом думал - думать он вообще не любил, не нравилось ему думать, - но нет-нет, да мелькала такая мыслишка, и не было на нее ответа.

7

Сергей ушел, а Витька, окончательно раскисший от водки, забрался в постель, но не спал. Лежал, глядел, как сгущаются в комнате сумерки и как все труднее различать волнистые полосы на полированном шифанере у стены напротив кровати. На кухне Тамара гремела посудой. Со звоном разлетелась то ли чашка, то ли тарелка, и Витька вспомнил, как долго и заискивающе уговаривал жену выпить под селедочку, а когда уговорил, как неодобрительно глянул на нее Сергей, но ничего не сказал.

А потом далеко внизу, на лестнице, послышался детский рев и все приближался. Заколотили в дверь, грубо заколотили, кулаком и, кажется, даже ногой, и Витька понял, что ревет Валерка и что-то случилось. Он хотел было встать, но тело не слушалось, голова сразу пошла кругом, и он рухнул обратно на подушку, лежал весь мокрый, сминая в кулаках простыню. По коридору промчалась Тамара, и Валерка заревел уже в квартире. Перекрывая его рев, пронзительный и визгливый мужской голос кричал так, что было слышно даже на улице, бессвязно и непонятно:

– Пораспускали бандитов... рэкетиры малолетние... Пристрелю щенка, и глазом не моргну... "Тойота-Карина"... Вы же мне всю жизнь платить будете, ханыги подзаборные, и то не расплатитесь... Мразь совковая...

И сперва был слышен только этот визгливый, захлебывающийся благородным негодованием голос, даже Валерка реветь перестал. А потом закричала Тамара, и голос у нее был тоже визгливый и неузнаваемый:

– Как ты смеешь так с ребенком... Да я в милицию пойду... Коммерсанты паршивые... Ворюги... Что нужно заплатим...

– Нужны мне ваши деревяшки заср...
– визжал мужчина. Запла-атим... Голытьба бесштанная... Пристрелю щенка...

Из дальней комнаты скрипела беспомощно бабка Маня:

– Томочка!.. Витюня!.. Это кто пришел-то?..

Витька лежал, закрыв глаза, крепко сцепив челюсти, и скулы туго натягивали кожу. Он знал, что должен встать и выйти, ему было стыдно, что не может встать, лежит тут, как боров,пьяный, и в то же время мелькала, успокаивала мыслишка, что все само утрясется. Все уляжется...

Пушечным выстрелом ударила дверь, и долго еще всхлипывал и плакал Валерка, и ходила, стуча дверями и двигая стулья, Тамара. Когда все стихло, стало уже совсем темно,и шифанер расплылся темным пятном в углу. Сердце перестало бешено колотиться и спазма отпустила горло. Витька уже засыпал, когда ударил в лицо яркий свет. Он открыл глаза, но тут же со стоном зажмурился.

– Погаси, - сквозь сон простонал он.

– Я те погашу!
– крикнул над ухом голос Тамары. Дрыхнешь, пьянчуга?! На меня тебе плевать, на детей тебе тоже плевать!.. Он Валерке все уши оборвал, а ты тут валяешься... Му-уж! Отец! Хочешь сказать - не слышал?