Все молчат. Тогда с места отвечает сам Зумент:

– А мне что, лишь бы отделению хорошо было.

Ребята не торопятся с выводами. Озолниек слышит, как рядом перешептываются.

– А какая от этого Жуку польза?

– Молчи, эту его пользу ты враз на своей шее почувствовал бы.

– Отделение зато отхватило бы банку. Чего же плохого?

Затем кто-то говорит вслух:

– А разве лучше оттого, что кубок накрылся?

Зазря только колеса об землю били.

Раздается голос Озолниека:

– Что и говорить, прошли неважно. Я видел, что у командира нет командирских навыков, но даже при этом отделение не оказалось бы на последнем месте, если бы окончательно все не испортил Зумент, так радеющий за коллектив. Это он поломал весь строй о стойки баскетбольных щитов, это он по второму разу заблажил по-козлиному. А почему? Да потому, что плевать ему на отделение! Честь отделения ему не дороже горелой спички. Если мне не дали, то пускай всем будет плохо. Разве не так это было?

– Куда приказывают, туда иду, - оправдывается Зумент.

– А если бы вместо железной опоры перед тобой была выгребная яма, ты бы тоже прямо в нее спрыгнул? Ты же знал, что командир просто дал промашку.

Реплика Озолниека вызывает дружный смех.

– После того что произошло на смотре, ясно видно, что за птица Зумент, - берет слово Киршкалн.
– Если хочешь активно работать, помогай совету. Если Зументу всерьез этого захочется, никто ему не помешает, и настанет время, когда он тоже выйдет в командиры. А пока что он занимается вымогательством денег, унижает товарищей, дерется. И нечего прикидываться неистовым активистом. Просто смешно даже.

вы не находите?

– Это точно!

– Факт, опору можно было оставить сбоку.

– Я уже было хотел, но если передний прет прямо, надо рулить за ним.

Озолниек слушает подростков и с удовольствием отмечает про себя, что здоровая атмосфера в отделении почти не изменилась. Зумент останется в одиночестве. И если даже кто-то ему симпатизирует или боится его, то на открытую поддержку не решится и будет помалкивать.

XVII

"...И так вот каждое утро я иду на факультет мимо твоего дома. Я нарочно выхожу из трамвая на остановку раньше, чтобы посмотреть на твои окна. Часто встречаю твою маму, когда она идет на работу. Мы тогда идем вместе и говорим о тебе. Вчера заходила к ней, мы сидели на диване, и я вспомнила, как сидела на нем рядом с тобой. Смотрела на свой портрет и решила, что ты нарисовал меня красивей, чем я есть на самом деле.

В последнем письме ты спрашиваешь, не бранят ли меня родители за переписку с тобой, и называешь себя "вытолкнутым из жизни арестантом". Если бы ты знал, Валдис, как ты неправ! Все совсем наоборот.

Никто тебя не считает арестантом, и уж меньше всего мои родители. Все это произошло только из-за меня, и я всю жизнь не прощу себе этого. Я много думала о том злополучном вечере и о том человеке. По сути дела, он ведь тоже погиб из-за меня. Чем дальше, тем больше мне делается жаль его. Мы-то с тобой еще будем вместе, с нами еще будет счастье, а он навсе!да ушел из жизни. Это ужасно, Валдис, правда? Я так жажду жизни, при мысли о смерти меня охватывает такая жуть, что я всеми силами стараюсь больше о ней не думать. Но ведь он тоже хотел жить не меньше моего, а может, даже еще сильней. И зачем у нас только торгуют этой водкой! Ведь ты-то ее совсем не пил, а по сути, именно из-за нее теперь тебе приходится страдать..."

Валдис отрывает взгляд от письма. Слышатся тихие шаги. Кто-то идет по залу, негромко скрипнули ведущие на сцену ступеньки. Валдис прячется за кулисами. Когда с ним Расма, он должен быть один. Он не может читать ее письма в спальне отделения, где всегда норовят заглянуть через плечо и отпустить похабщину.

На погруженную в сумрак сцену поднимаются Бамбан и Цукер.

– Туч нагнало. Если дождик пойдет, все будет как надо, - тихо говорит Бамбан, обворачивает руку тряпкой и подходит к старому роялю.

– Думаешь, они с собаками погонятся?
– спрашивает Цукер.

– Береженого бог бережет.

– Милицейские псы не умнее мусоров, - говорит Цукер.
– Табаку сыпануть, вот и нюху каюк.

– Крышку придержи, чтобы пальцы не отдавила!
– командует Бамбан.

– А может, и тут краснухой намазали?
– Цукер проводит пальцем по краю крышки рояля.

Они вдвоем копошатся в брюхе инструмента. Отзывается мелодичным звоном нечаянно задетая струна. И вот Бамбан выпрямляется в полнейшей растерянности. Он произносит только одно слово:

– Пусто...

– Еще помацай.

– Я же знаю, куда засунул. Не иголка ведь. Пронюхали, суки!

С досады Цукер сочно матерится.

– Заначка была что надо. Но кто же забрал - лопки или какой сырок надыбал? [Надыбать - найти, наткнуться] Дай-ка закурить!

Они закуривают и глядят исподлобья на черный ящик рояля.

– Надо завиться [Завиться - сбежать, уйти] все одно. У Епитиса чего-нибудь будет пожрать.

– Будет не будет, но тут-то какой был кешер [Кешер - еда, продукты]!