Валдис закрывает глаза и притворяется спящим.

Через веки он чувствует скользнувший по лицу луч карманного фонаря, поскольку лампочка дежурного освещения слишком слаба, чтобы рассмотреть спящих.

Слышится тихое бормотанье: "...двадцать два, двадцать три...", потом у двери уже громче:

– Сколько у тебя?

– Столько же. Все в порядке.

Шаги в коридоре удаляются, Дежурные пошли в следующее отделение.

Решающий миг настал. Валдиса кидает в дрожь, и он смотрит на кровать Зумента. Там шевелится темная тень. Нет сил в руках и ногах. Свобода! Быть может, уже завтра он смог бы встретиться с Расмой, тихо подкрасться к ее дому и сказать: "Это я, бежим вместе!" Но куда? Тайга и охотничья артель... Что там будет делать Расма? Расме надо учиться, надо заканчивать университет. И мать! Глухо стучит сердце, за окном барабанят о подоконник капли дождя. У кровати остановился Зумент. Словно призрак, он подошел неслышно с ботинками в руке и с каким-то свертком за пазухой, который выпирает пузырем.

– Ну! Пошли?

Валдис качает головой.

– Нет, - шепчет он.

Зумент наклоняется, его рука нащупывает что-то в кармане. Это может быть нож или железная "закладка". Валдис напрягается и привстает на локте, не отрывая взгляда от Зумента, смутно догадываясь, что тот сейчас способен на что угодно. Но темный силуэт отступает.

– Падла, - цедит сквозь зубы Зумент и исчезает.

Вокруг слышится дыхание, дождь стучит по стеклам. Неужели им удастся? Одна койка пуста, давно ли контролер сосчитал и Зумента, а тот уже возле ограды, быть может, в эту минуту перелезает через нее. Возможно, сейчас грянет выстрел, вспыхнет ракета. И что там будет делать Зумент? Спрашивал, знает ли Валдис иностранный язык, но на кой черт им это?

Ах, да! Зумент, Бамбан и Цукер ведь не намерены подаваться в охотничью артель, они бегут не для того, чтобы где-нибудь скрыться и честно зарабатывать хлоб.

Как только они окажутся за оградой, они станут угрозой для любого, кого встретят на своем пути. А если им случайно попадется такая же самая палатка с парнем и девушкой, как прошлым летом Рубулиню? Рубулинь был пьяный дурак, и только, а эти ведь похуже.

Валдис вспоминает нож Бамбана и руку Зумента, что так жутко скользнула в карман брюк. Каждому, кто х сегодня находится на улице или спит у себя в постели, угрожает опасность нападения. А раз всем, значит, и самой свободе, к которой он так стремился. И Валдис об этом знает. Сейчас он единственный, кто может эту опасность предотвратить.

Если сию минуту вскочить и побежать к дежурному воспитателю, возможно, будет еще не поздно. Эта мысль приводит Валдиса. в смятение. Как ни крути, это предательство. Впрочем, он не дал слова молчать.

И если бы даже дал, это было бы вырванное у него обещание. G другой стороны, разве воспитатели и контролеры ему ближе, чем Зумент? Они враги, они держат его за решеткой, способствуют продолжению несправедливости. А что, если никакой справедливости нет?

Незаметно проникнув в комнату, в сумерках опять стоит тот молчун с открытыми глазами. Будь здесь Киршкалн, ему можно бы сказать, но Киршкалн по ночам не дежурит. Бегут минуты. Сторожевые посты молчат. Неужели свет клином сошелся на Валдисе и он обязан взвалить все на себя? Пусть уж это делают те, что сидят на вышках и наблюдают за запретной полосой, это их долг.

Раздираемый противоречиями, Валдис лежит и слушает, как барабанит по окнам дождь. Постепенно на него находят оцепенение и апатия. Он вышел из игры, что-либо предпринимать уже поздно. Теперь ход событий уже изменить нельзя; нить, вложенная в руку, выскользнула, ее подхватили минуты промедления и, выбежав в темноту, утащили с собой. И Валдис сам себе кажется опустошенным, никому не нужным, трусливым мозгляком, на которого люди возлагали надежды, да просчитались. Он одинок, бесконечно одинок, и ему вдруг делается стыдно перед письмами Расмы, что хранятся в тумбочке, перед матерью, перед Киршкалном, но больше всего - перед самим собой.

Они еще ничего не знают, но это и неважно. Зато знает он и все яснее осознает, что не простит себе ночи, когда мог сделать очень много и не пошевелил даже пальцем.

XVIII

После пересчета воспитанников дежурный воспитатель отправляется проверять посты. Охота спать, и моросящий дождик нагоняет тоску. Темень и пустота кругом. Свет прожекторов, утратив в тумане яркость, сияет словно сквозь вату. Монотонно журчат в водосточных трубах струйки воды. В такие ночи хочется думать о чем-то далеком и неопределенном, о случайно встреченной женщине, подарившей мимоходом улыбку, о звездах, которые мерцают за этой мглой в хороводе своих планет, и, быть может, на одной из них так же, как он, прохаживается под дождем одинокий человек в плащ-накидке и посылает в бесконечность свою мысль; хочется думать о пустыне, которую преодолевает караван, оставляя на песке недолговечные следы, тут же заметаемые ветром навсегда.

Дежурный воспитатель знает, как трудно в такую погоду бдительно нести караульную службу, хотя ненастные ночи лучше всего подходят для побега. Знают это и охранники, но тем не менее дремлют, успокаивая себя мыслью, что убегают очень редко, и навряд ли именно сейчас должна стрястись эта беда.

Первый пост еще издали бодро выкрикивает свое "Кто идет?" - и в голосе отчетливо слышно удовлетворение собой и радость, что можно доставить такое же удовольствие и поверяющему. Зато на втором посту спохватываются, лишь когда дежурный подходит к самой вышке.

– Спишь, да?

– Не, не!

Подозрение, что охранника разбудил звук приближающихся шагов, тем не менее остается. Это странное состояние. Самому кажется, что не спишь и все время пристально смотришь, но вдруг вздрагиваешь: глаза-то закрыты и ты видишь сон! Именно так засыпают ночью за рулем шофера в дальних рейсах на прямом и однообразном шоссе. На следующем посту благополучно, но четвертый тоже отзывается слишком поздно. "Смаривает сон старикашек. Мерзкая сегодня ночь", - думает дежурный.