Шрифт:
– Ну, раз так, не сыграть ли для нашего нового друга "Патетическую"?
– Благодарю вас, Герман Степанович.
Зуберман постоял у рояля, обернулся к Гюльназ:
– Гюля Мардановна! Когда бы ни состоялось первое исполнение Седьмой симфонии - в тот день вы мои гости. На концерт пойдем вместе. И Саша, наверное, не станет, возражать?
– Я заранее благодарю вас, Герман Степанович!
Зуберман занял свое обычное место у рояля.
– Пора!
– произнес он.
– Потом нам помешают.
– Верно.
– Искендер понял, о чем он говорит.
– Пока тихо, мы с Сергеем Марковичем хотели бы вас послушать.
– Не меня, а Бетховена!
Но Искендер на этот раз не желал сдаваться:
– И его, и вас.
– Здесь - мой "зимний дворец". Поэтому я вас не приглашаю в свой кабинет, дверь будет открыта.
– Не утруждаем ли мы вас?
– встревоженно спросил Данилов.
– Может, в другое время...
– Нет, нет! О чем вы? Я считаю, что эта комната - мой окоп. В последнее время по три-четыре раза в день отсиживаюсь здесь...
– Он еще что-то хотел добавить, но передумал. Отвел в сторону вторую штору, в комнате стало светлее. Сел за рояль, некоторое время посидел неподвижно, будто дожидаясь чьего-то сигнала.
– Взгляните на него, - шепнул Искендер на ухо Данилову, - профессор будто на сцене...
Он начал играть. На этот раз зазвучали почему-то бунтующие аккорды не "Патетической", а "Аппассионаты", и Гюльназ вопросительно посмотрела на Искендера. Но тот только покачал головой.
И снова, забыв обо всем на свете, Гюльназ погрузилась в мир несравненной музыки Бетховена. Ей представилось, что в небесах идет бой белого голубя с черным коршуном. То слышалось хлопанье крыльев черного коршуна, то печальный стон белого голубя. Между ними шла беспощадная, нескончаемая битва. И сердце Гюльназ то захлестывали теплые волны весны, то обволакивали бешеные, холодные порывы зимнего ветра.
Когда Зуберман кончил играть, ей хотелось и плакать, и смеяться. Потому что у нее в душе все еще противоборствовали весенние ветры и зимняя стужа.
Как только смолкли последние аккорды, все трое невольно встали и, как бывало в концертных залах, зааплодировали Герману Степановичу.
– Своей игрой вы растопили льды целого города, Герман Степанович, раньше всех заговорил Данилов.
– Сегодня вы были величественнее, чем всегда.
В беспокойных глазах профессора отразилась радость.
– Как? Как вы сказали? Сегодня я играл лучше обычного? Вы и прежде бывали на моих концертах?
– Конечно, какой же истинный ленинградец на них не бывал?
– Вот оно что...
Данилов подошел к профессору, вынул из кармана какую-то бумагу и протянул ее:
– Герман Степанович, благодарю вас за эти благостные минуты. В свою очередь приглашаем вас на юбилейный вечер великого азербайджанского поэта Низами Гянджеви. Завтра, в четыре мы будем ждать вас у главного входа в Эрмитаж. Если вы сможете...
– Как? Вы меня приглашаете на юбилей?
– Зуберман переводил взгляд с Данилова на Искендера.
– На восьмисотлетний юбилей Низами? Который отмечает вся страна? И мы? Война, блокада - и юбилей Низами...
– Сергея Марковича потому и отозвали с передовой. Он делает доклад.
– Иосиф Абгарович Орбели сделает вступительное слово, будет выступать поэт Николай Тихонов. С фронта приедут несколько поэтов-переводчиков, будут читать свои переводы.
– Я тоже прочитаю стихи Низами, - вдруг зарделась Гюльназ.
– Товарищ капитан, если вы разрешите...
– Конечно, конечно... будем очень рады...
– На азербайджанском языке...
– Это будет вообще прекрасно, Гюльназ-ханум.
– Вот послушайте.
Любовь - алтарь небес высоких,
О, без любви, о мир, чего ты стоишь?
Если б любви была лишена каждого душа,
Не было бы жизни в мире во всем.
Искендер перевел отрывок Герману Степановичу. Тот с восторгом прислушивался к каждому слову.
– Великолепно, просто великолепно!
– И, обращаясь к Данилову, предложил: - Сергей Маркович, хотите, я этой же ночью переведу этот отрывок на немецкий... Я знаю язык, а завтра прочитаю на юбилее, пойдет?
– Правда?
– обрадовался Данилов.
– Вы знаете немецкий? Очень хорошо! Герман Степанович, раз такое дело, мы не сможем без вас открыть юбилей. За полчаса до начала я пошлю кого-нибудь за вами или сам приду. Договорились?
– Нет, дорогой, я не вижу в этом никакой необходимости, - Герман Степанович положил руку Данилову на плечо.
– И потом... почему вы заключили, что я могу не прийти на юбилей? Нет! Вы только что сами сказали, что юбилей Низами отмечает вся страна. А я разве не гражданин этой страны? Ко мне этот юбилей касательства не имеет?