– Простите, Герман Степанович, - смущенно проговорил Данилов.
– Я этого не хочу сказать. Вы сетовали, что последнее время вам приходится много работать. Отнимать ваше драгоценное время...

– Довольно, дорогой, хватит говорить о моем драгоценном времени. Завтра это мое драгоценное время я посвящаю Низами. В этом можете быть уверены.

И с этими словами профессор направился к роялю, но в этот момент прозвучал сигнал воздушной тревоги. Гости поднялись.

– Вот видите... вот видите...
– с прежней нервозностью пробормотал Зуберман. И, взглянув на свои карманные часы, добавил: - Мерзавцы! Точно по часам...

Все поняли, что он говорит о вражеских самолетах. Зуберман вычислил часы вражеских налетов, даже график составил.

Когда все оделись и были готовы к выходу, Гюльназ нетерпеливо спросила:

– Герман Степанович, а вы разве не спуститесь в убежище?

– Вы спускайтесь, спускайтесь, я сейчас... следом... Э, да где этот паршивый ключ запропастился? Подумать только... Ключ в двери, а я ищу его по карманам. Идемте, я вас провожу... и сам... спущусь следом...

Они торопливо спустились по лестнице, у дверей убежища Гюльназ обернулась, поискала беспокойным взглядом Зубермана: "А где же Герман-Степанович?" Где-то поблизости с грохотом разорвался снаряд, Искендер ее не услышал. Взрывная волна подтолкнула их сзади у входа в убежище. Они двинулись вдоль деревянных скамеек, поставленных у стен длинного и узкого коридора, на которых сидели, тесно прижавшись друг к другу, старые, измученные люди. Они прошли в дальний угол подвала.

Идущий впереди Сергей Маркович предложил:

– Сядем здесь, места всем хватит.

Он указал Гюльназ и Искендеру на деревянную скамью, а сам присел на уголок.

Уже привыкшая к тишине полутемного убежища Гюльназ, прижавшись к Искендеру, в слабом свете далеко отстоящих друг от друга коптилок все еще думала о Зубермане: успел ли он закрыть дверь и спуститься в убежище? Быстро стучал метроном. Это означало, что налет все еще продолжается.

Данилов взглянул на наручные часы и мягко нарушил тишину:

– По моим расчетам, нам придется ждать не менее получаса...

– По вашим расчетам?
– с любопытством поинтересовалась Гюльназ.

– Как и Герман Степанович, мы, работники Эрмитажа, составили график налетов вражеских самолетов. Хорошо, если они и завтра не нарушат этот график, мы вовремя начнем и успеем закончить юбилейное заседание.

– Бог даст, не нарушат, - проговорил Искендер.
– Разумеется, если не произойдет что-либо чрезвычайное: если разведка, например, не узнает о вашем юбилейном торжестве...

– Не узнает, - убежденно произнесла Гюльназ, не обращая внимания на иронию Искендера.
– Ведь фашистам известно, что Эрмитаж - не военный объект. Не так ли?

Данилов посмотрел на нее.

– Так-то так, Гюльназ-ханум, но фашисты невоенных объектов боятся и ненавидят еще больше, чем военные.

– Как вас следует понимать, Сергей Маркович?

– А так, что памятники искусства являются моральной опорой советских людей, вы представляете, как они их боятся, как ненавидят нашу музыку, литературу, даже любовь...

– Любовь? Это же хорошо!..

– Что же в этом хорошего?
– продолжал Данилов с веселой шутливостью. Из страха перед любовью они могут взять на заметку все любовные объекты, в том числе и вашу с Искендером квартиру.

– Ошибаетесь, Сергей Маркович, та квартира принадлежит одному Искендеру. Так что пока это не полноценный любовный объект, - подхватила шутку Гюльназ.

Данилов удивленно взглянул на Искендера:

– А вы разве не вместе живете?

Искендер промолчал. За него ответила Гюльназ:

– У нас еще не было свадьбы, Сергей Маркович.

При этом она посмотрела на Данилова таким непорочным, нежным взглядом, будто теперь все зависело от этого нежного взгляда, да еще от этого человека, придумавшего такое странное выражение, как "любовный объект".

– Как это - "не было свадьбы"?..
– Осознав бессмысленность своего вопроса, Данилов поспешно изменил тему разговора.
– Да, да... я понимаю вас, Гюльназ-ханум...
– Опустив голову, он некоторое время молчал.
– Конечно, свадьба - что роза в любовном венке... Как бы это лучше выразить, говоря языком Низами, свадьба - корона на троне любовном...

Мерно стучал метроном. Трепетало пламя мигающих коптилок.

Старухи, тесно сидевшие на скамьях, спокойно и печально следили за мерцанием дрожащих огней, дети, прижавшиеся к их коленям, прислушивались к голосу этого уверенно говорившего незнакомого офицера, но, не понимая его, молчали, дожидаясь конца воздушной тревоги. Убежище дышало глухо, сдавленно. Наконец репродуктор, прикрепленный к стене подвала, объявил отбой. Выходивший из убежища последним Данилов задержался на верхней ступеньке, поглядев на Гюльназ, а затем на Искендера ослепленными солнечным светом глазами, сказал: