Когда маркитантка закончила свою речь, женщина пробормотала:

– - Нашу соседку звали Мари-Жанна, а нашу служанку звали Мари-Клод.

Тем временем сержант Радуб отчитывал гренадера:

– - Молчал бы ты! Видишь, даму совсем напугал. Разве при дамах можно чертыхаться?

– - Да ведь честному человеку такие слова слушать -- прямо нож в сердце, -- оправдывался гренадер, -- легче на месте помереть, чем на этих самых чудищ заморских глядеть: отца сеньор искалечил, дедушку из-за кюре сослали на галеры, свекра король повесил, а они, дурьи башки, сражаются, устраивают мятежи, готовы дать себя уложить ради своего сеньора, кюре и короля!

Сержант скомандовал:

– - В строю не разговаривать!

– - Мы и так не разговариваем, сержант, -- ответил гренадер, -- да все равно с души воротит смотреть, как такая миленькая женщина сама лезет под пули в угоду какому-нибудь попу!

– - Гренадер, -- оборвал его сержант, -- мы здесь не в клубе секции Пик. Не разглагольствуйте.

Он снова повернулся к женщине:

– - А где твой муж, сударыня? Что он поделывает? Что с ним сталось?

– - Ничего не сталось, потому что его убили.

– - Где убили?

– - В лесу.

– - Когда убили?

– - Третьего дня.

– - Кто убил?

– - Не знаю.

– - Не знаешь, кто твоего мужа убил?

– - Нет, не знаю.

– - Синие убили? Белые убили?

– - Ружье убило.

– - Третьего дня, говоришь?

– - Да.

– - А где?

– - Около Эрне. Мой муж упал. Вот и все.

– - А когда твоего мужа убили, ты что стала делать?

– - Пошла с детьми.

– - Куда?

– - Куда глаза глядят.

– - Где спишь?

– - На земле.

– - Что ешь?

– - Ничего.

Сержант скорчил непередаваемо свирепую гримасу, вздернув пышные усы к самому носу.

– - Совсем ничего?

– - Ежевику рвали, терн прошлогодний, он еще кое-где на кустах уцелел, чернику ели, побеги папоротника.

– - Да это все равно, что ничего.

Старший мальчик, поняв, очевидно, о чем идет речь, повторил: "Есть хочу".

Сержант вытащил из кармана краюху хлеба -- свое дневное довольствие -и протянул ее женщине. Она разломила краюху пополам и дала по куску старшим детям. Они с жадностью принялись уплетать хлеб.

– - А себе не оставила, -- проворчал сержант.

– - Потому что не голодна, -- сказал солдат.

– - Потому что мать, -- сказал сержант.

Мальчики перестали жевать.

– - Пить хочу!
– - сказал один.

– - Пить хочу!
– - сказал другой.

Маркитантка сняла медную чарку, висевшую у нее на поясе рядом с колокольчиком, отвернула крышку жбана, который она носила через плечо, нацедила несколько капель и поднесла чарку к губам ребенка.

Старший выпил и скорчил гримасу.

Младший выпил и сплюнул.

– - А ведь какая вкусная, -- сказала маркитантка.

– - Ты чем их попотчевала, водкой, что ли?
– - осведомился сержант.

– - И еще какой, самой лучшей! Да разве деревенские понимают!

И она сердито вытерла чарку.

Сержант снова приступил к делу:

– - Значит, сударыня, спасаешься?

– - Пришлось.

– - Бежишь, стало быть, прямиком через поля?

– - Сперва я бежала, сколько хватило сил, потом пошла, а потом свалилась.

– - Ох вы, бедняжка, -- вздохнула маркитантка.

– - Люди все дерутся, -- пробормотала женщина.
– - Кругом, куда ни погляди, всюду стреляют. А я не знаю, чего кто хочет. Вот теперь мужа моего убили. Ничего я не понимаю.

Сержант звучно ударил прикладом о землю и сердито прокричал:

– - Да будь она проклята, эта война!

– - Прошлую ночь мы в дуплине спали.

– - Все четверо?

– - Все четверо.

– - Стоя, значит, спали?

– - Стоя.

– - Да, -- повторил сержант, -- стоя спали...

И повернулся к солдатам.

– - Товарищи, здешние дикари называют дуплиной большое такое дуплистое дерево, куда человек может втиснуться, словно в ножны. Да с них какой спрос. Ведь не парижане.

– - Спать в дупле, -- повторила маркитантка, -- и еще с тремя ребятишками!

– - Да, -- промолвил сержант, -- когда малыши рев поднимали, вот прохожие, должно быть, дивились, ничего не могли понять, -- стоит дерево и кричит: "Папа, мама".

– - Слава богу, сейчас хоть лето, -- произнесла женщина.