– Мм... Это написано для вящей наглядности... для того, чтобы показать несоответствие между жизнью и учением Христа.

Снова посыпались какие-то маленькие, незначительные вопросы, надоедавшие Лунёву, как осенние мухи. Он уставал от них, чувствуя, что они притупляют его внимание, что его осторожность усыпляется пустой, однообразной трескотней, и злился на следователя, понимая, что тот нарочно утомляет его.

– Вы не можете сказать, - небрежно, быстро спрашивал следователь, где вы были в четверг между двумя и тремя часами?

– В трактире чай пил, - сказал Илья.

– А! В каком? Где?

– В "Плевне"...

– Почему вы с такой точностью говорите, что именно в это время вы были в трактире?

Лицо у следователя дрогнуло, он навалился грудью на стол, и его вспыхнувшие глаза как бы вцепились в глаза Лунёва. Илья помолчал несколько секунд, потом вздохнул и не торопясь сказал:

– А перед тем, как в трактир идти, я спрашивал время у полицейского.

Следователь вновь откинулся на спинку кресла и, взяв карандаш, застучал им по своим ногтям.

– Полицейский сказал мне, что был второй час... двадцать минут, что ли...
– медленно говорил Илья.

– Он вас знает?

– Да...

– У вас своих часов нет?

– Нет...

– Вы и раньше спрашивали у него о времени?

– Случалось...

– Долго сидели в "Плевне"?

– Пока не закричали про убийство...

– А потом куда пошли?

– Смотреть на убитого.

– Видел вас кто-нибудь на месте, - у лавочки?

– Тот же полицейский видел... он даже прогонял меня оттуда... толкал...

– Это прекрасно!
– с одобрением воскликнул следователь и небрежно, не глядя на Лунёва, спросил: - Вы о времени у полицейского спрашивали до убийства или уже после?

Илья понял вопрос. Он круто повернулся на стуле от злобы к этому человеку в ослепительно белой рубашке, к его тонким пальцам с чистыми ногтями, к золоту его очков и острым, тёмным глазам. Он ответил вопросом:

– А как я могу про это знать?

Следователь сухо кашлянул и потёр руки так, что у него хрустели пальцы.

– Чудесно!
– недовольным голосом сказал он.
– Ве-ли-ко-ле-пно... Ещё несколько вопросов.

Теперь следователь спрашивал скучным голосом, не торопясь и, видимо, не ожидая услышать что-либо интересное; а Илья, отвечая, всё ждал вопроса, подобного вопросу о времени. Каждое слово, произносимое им, звучало в груди его, как в пустоте, и как будто задевало там туго натянутую струну. Но следователь уже не задавал ему коварных вопросов.

– Когда вы проходили в этот день по улице, не помните ли, не встретился ли вам человек высокого роста, в полушубке и чёрной барашковой шапке?

– Нет...
– сурово сказал Лунёв.

– Ну-с, прослушайте ваше показание, а потом подпишите его...
– И, закрыв лицо листом исписанной бумаги, он быстро и однотонно начал читать, а прочитав, сунул в руку Лунёва перо. Илья наклонился над столом, подписал, медленно поднялся со стула и, поглядев на следователя, глухо и твёрдо выговорил:

– Прощайте!

Тот ответил ему небрежным, барским кивком головы и, наклонясь над столом, начал писать. Илья стоял. Ему хотелось сказать что-нибудь этому человеку, так долго мучившему его. В тишине был слышен скрип пера, из внутренних комнат доносилось пение:

Потанцуйте, потанцуйте, маленькие куколки...

– Вы что?
– спросил следователь вдруг, подняв голову.

– Ничего...
– угрюмо ответил Лунёв.

– Я вам сказал - можете идти...

– Ухожу...

Они смотрели друг на друга в упор, и Лунёв почувствовал, что в груди у него что-то растёт - тяжёлое, страшное. Быстро повернувшись к двери, он вышел вон и на улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что тело его всё в поту. Через полчаса он был у Олимпиады. Она сама отперла ему дверь, увидав из окна, что он подъехал к дому, и встретила его с радостью матери. Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и смотрели беспокойно.

– Умница ты!
– воскликнула она, когда Илья сказал, что приехал прямо от следователя.
– Так и надо, так! Ну, что он?

– Жулик!
– злобно сказал Илья.
– Ловушки ставил...

– Ему без этого нельзя, - резонно заметила женщина.
– Такая должность...

– Говори прямо - так, мол, и так: думают на вас...

– Да ведь и ты не прямо!
– с улыбкою сказала Олимпиада.

– Я?
– с удивлением спросил Лунёв.
– Да-а... в самом деле! Ах, чёрт!..
– Его очень поразило что-то, и он, помолчав, сказал: - А сидя перед ним, я... ей-богу, правым себя чувствовал.