Она окончила свои слова тихим шёпотом и вдруг рванулась из объятий Ильи:

– Пусти!

Он ещё крепче стиснул её руками и начал целовать её лицо со страстью, с отчаянием.

– На слова твои мне сказать нечего...
– горячо говорил он.
– Одно скажу - нас не жаль никому... ну, и нам жалеть некого!.. Хорошо говорила ты... Хорошая ты моя... люблю тебя... ну не знаю как! Не словами это можно сказать...

Её речи, её жалобы возбудили в нём горячее, светлое чувство к этой женщине. Её горе как бы слилось с его несчастием в одно целое и породнило их. Крепко обняв друг друга, они долго тихими голосами рассказывали один другому про свои обиды.

– Не будет нам с тобой счастья, - сказала женщина, качая головой безнадёжно.

– Ну, - несчастье попразднуем!.. В каторгу понадобится идти - вместе айда? Слышишь? А пока - будем горе с любовью изживать... Теперь мне - хошь жги меня огнём... На душе - легко...

Взволнованные разговором, возбуждённые ласками, они смотрели друг на друга, как сквозь туман. Им было жарко от объятий и тесно в одеждах...

За окнами небо было серое, скучное. Холодная мгла одевала землю, оседая на деревьях белым инеем. В палисаднике пред окнами тихо покачивались тонкие ветви молодой берёзы, стряхивая снежинки. Зимний вечер наступал...

Через несколько дней Лунёв узнал, что по делу об убийстве купца Полуэктова полиция ищет какого-то высокого человека в барашковой шапке. При осмотре вещей в лавке убитого были найдены две серебряные ризы с икон, оказалось, что они краденые. Мальчик, служивший в лавке, показал, что эти ризы были куплены дня за три до убийства у человека высокого роста, в полушубке, по имени Андрея, что человек этот не однажды продавал Полуэктову серебряные и золотые вещи и что Полуэктов давал ему деньги в долг. Потом стало известно, что накануне и в самый день убийства человек, подходящий под описание мальчика, кутил в публичных домах.

Каждый день Илья слышал что-нибудь новое по этому делу: весь город был заинтересован дерзким убийством, о нём говорили всюду - в трактирах, на улицах. Но Лунёва почти не интересовали эти разговоры: мысль об опасности отвалилась от его сердца, как корка от язвы, и на месте её он ощущал только какую-то неловкость. Он думал лишь об одном: как теперь будет жить?

И чувствовал себя, как рекрут пред набором, как человек, собравшийся в далёкий, неизвестный путь. Последнее время к нему усиленно приставал Яков. Растрёпанный, одетый кое-как, он бесцельно совался по трактиру и по двору, смотрел на всё рассеянно блуждавшими глазами и имел вид человека, занятого какими-то особенными соображениями. Встречаясь с Ильёй, он таинственно и торопливо, вполголоса или шёпотом, спрашивал его:

– У тебя нет время потолковать со мной?

– Погоди, некогда...

– Ах ты!.. а дело важное.

– Что такое?
– спросил Илья.

– Книга-то! Объясняет себя так, брат, что ой-ой!
– пугливо сказал Яков.

– А ну тебя, с книгами! Ты вот что скажи: с чего это отец твой на меня зверем смотрит?

Но то, что совершалось в действительности, не задевало внимания Якова. В ответ на вопрос товарища он с недоумением вытаращил глаза и осведомился:

– А что?. Я ничего не знаю. Слышал я раз, - дяде твоему он говорил, что-то вроде того, будто ты фальшивыми деньгами торгуешь... да ведь это так он, зря...

– А ты почему знаешь, что зря?
– с улыбкой спросил Илья.

– Ну, что там? Какие деньги? Ерунда всё!..
– И, махнув рукой, Яков задумался.
– Поговорить-то нет у тебя время?
– спросил он через минуту, оглядывая товарища блуждающими глазами.

– Про книгу?

– Да-а... Тут одно место понял я, - фу, фу, фу-у, брат ты мой...

И философ сделал такую гримасу, точно обжёгся чем-то горячим. Лунёв смотрел на товарища как на чудака, как на юродивого. Порою Яков казался ему слепым и всегда - несчастным, негодным для жизни. В доме говорили, - и вся улица знала это, - что Петруха Филимонов хочет венчаться со своей любовницей, содержавшей в городе один из дорогих домов терпимости, но Яков относился к этому с полным равнодушием. И, когда Лунёв спросил его, скоро ли свадьба, Яков тоже спросил:

– Чья?

– Отца твоего...

– А! Кто его знает... Вот бесстыдник! Нашёл жену - тьфу!

– А ты знаешь, что у неё сын есть - большой уж, в гимназии учится?

– Нет, не знал, - а что?

– Так... наследник будет твоему отцу...

– Ага!
– равнодушно сказал Яков. И вдруг оживился.
– Сын? Это на пользу мне, пожалуй, а? Вот бы отец-то мой этого бы самого сына-то да за буфет и определил! А меня - куда хочу!.. Вот бы...

И, предвкушая свободу, Яков смачно щёлкнул языком. Лунёв посмотрел на него с сожалением и сказал с усмешкой:

– Верно говорится, что глупому чаду - морковку надо, а дай хлеба ему не подставит суму. Эх ты! Не придумаю я, как жить будешь?

Яков насторожился, выкатил глаза и быстрым шёпотом поведал:

– Я думал про это! Прежде всего надо устроить порядок в душе... Надо понять, чего от тебя бог хочет? Теперь я вижу одно: спутались все люди, как нитки, тянет их в разные стороны, а кому куда надо вытянуться, кто к чему должен крепче себя привязать - неизвестно! Родился человек - неведомо зачем; живёт - не знаю для чего, смерть придёт - всё порвёт... Стало быть, прежде всего надо узнать, к чему я определён... во-от!..