– Ну, а ты теперь - как же?
– сказал Лунёв.

Сапожник сплюнул на пол и ответил:

– Я теперь - окончательно сопьюсь... Когда Маша была не пристроена, я хоть стеснялся... иной раз и поработаю... вроде совести у меня к ней было... Ну, а теперь я знаю, что она сыта, обута, одета и как... в сундук заперта!.. Значит, свободно займусь повсеместным пьянством...

– Не можешь бросить водку?

– Никак!
– отрицательно мотая всклокоченной башкой, ответил сапожник.
– И - зачем? Чего человек хочет - о том судьба хлопочет, - вот оно что! А коли человек такой, что в него и не вложишь ничего, - какое судьбе дело до него? Я тебе вот что скажу: хотел я сделать одно дельце... в ту пору, когда ещё покойница жена жива была... Хотел я тогда урвать кусок у дедушки Еремея... Думал так: "Не я - другой, всё равно старика ограбят..." Ну, слава богу, упредили меня в этом деле... Не жалею... Но тогда я понял, что и хотеть надо умеючи...

Сапожник засмеялся и стал слезать с печи, говоря:

– Ну, давай пятак... нутро горит - до смерти!..

– На, хвати стаканчик, - сказал Илья.

И, с улыбкой посмотрев на Перфишку, он проговорил:

– И шарлатан ты, и пьяница... всё это верно! Но иной раз мне кажется что лучше тебя я не знаю человека.

Перфишка недоверчиво взглянул на серьёзное, но ласковое лицо Лунёва.

– Шутишь?

– Хочешь - верь, хочешь - не верь... Я не в похвалу тебе сказал, а так... в осуждение людям...

– Мудрёно!.. Нет, видно, не моим лбом сахар колоть... не понимаю! Пойду выпью, авось поумнею...

– Погоди!
– остановил его Лунёв, схватив за рукав рубахи.
– Ты бога боишься?

Перфишка нетерпеливо переступил с ноги на ногу и почти с обидой сказал:

– Мне бога бояться нечего... Я людей не обижаю...

– А молишься ты?
– допрашивал Илья, понижая голос.

– Н-ну... молюсь, известно... редко!..

Илья видел, что сапожник не хочет говорить, всей силой души стремясь в кабак.

– Иди, иди, - задумчиво сказал он.
– Но вот что: умрёшь - бог тебя спросит: "Как жил ты, человек?"

– А я скажу: "Господи! Родился - мал, помер - пьян, - ничего не помню!" Он посмеётся да простит меня...

Сапожник счастливо улыбнулся и ушёл.

Лунёв остался один в подвале... Ему было странно думать, что в этой тесной, грязной яме никогда уже не появится Маша, да и Перфишку скоро прогонят отсюда.

В окно смотрело апрельское солнце, освещая давно не метеный пол. Всё в подвале было неприбрано, нехорошо и тоскливо, точно после покойника.

Сидя на стуле прямо, Илья смотрел на облезлую, коренастую печь пред ним, тяжёлые думы наваливались на него одна за другой.

"Пойти разве покаяться?" - вдруг мелькнула в его голове ясная мысль.

Но он тотчас же со злостью оттолкнул её от себя...

В тот же день вечером Илья принуждён был уйти из дома Петрухи Филимонова. Случилось это так: когда он возвратился из города, на дворе его встретил испуганный дядя, отвёл в угол за поленницу дров и там сказал:

– Ну, Ильюша, уходить тебе надо... Что у нас тут было-о!

Горбун в страхе закрыл глаза и, взмахнув руками, ударил себя по бёдрам:

– Яшка-то напился вдрызг, да отцу и бухнул прямо в глаза - вор! И всякие другие колючие слова: бесстыжий развратник, безжалостный... без ума орал!.. А Петруха-то его ка-ак тяпнет по зубам! Да за волосья, да ногами топтать и всяко, - избил в кровь! Теперь Яшка-то лежит, стонет... Потом Петруха на меня, - как зыкнет! "Ты, говорит... Гони, говорит, вон Ильку..." Это-де ты Яшку-то настроил супротив его... И орал он - до ужасти!.. Так ты гляди...

Илья снял с плеча ремень и, подавая ящик дяде, сказал:

– Держи!..

– Погоди! Куда-а?

Руки у Ильи тряслись от жалости к Якову и злобы к его отцу.

– Держи, говорю, - сквозь зубы сказал он и пошёл в трактир. Он стиснул зубы так крепко, что скулам и челюстям стало больно, а в голове вдруг зашумело. Сквозь этот шум он слышал, что дядя кричит ему что-то о полиции, погибели, остроге, и шёл, как под гору.

В трактире у буфета стоял Петруха и, разговаривая с каким-то оборванцем, улыбался. На его лысину падал свет лампы, и казалось, что вся голова его блестит довольной улыбкой.

– А, купец!
– насмешливо вскричал он, увидя Илью, брови его сердито задвигались.
– Тебя-то мне и надо...

Он стоял у двери в свои комнаты, заслоняя её. Илья подошёл к нему, твёрдый, суровый, и громко сказал:

– Отойди прочь!..

– Что-о?
– протянул Петруха.

– Пусти меня к Якову...

– Я те дам Якова...

Илья молча во всю свою силу ударил Петруху по щеке. Буфетчик застонал и свалился на пол. Изо всех углов к нему бросились половые; кто-то закричал: