У калитки раздались шаги. По стуку деревянных каблуков Зулейха узнала свекровь. Что ей сказать, если спросит о Мешади? "Лучше всего скажу правду", - решила она.

Тетя Селимназ вошла в комнату. Черная шелковая чадра спустилась на ее плечи. Не глядя на невестку, она начала жаловаться:

– Не знаю, откуда берутся у людей каменные сердца? Будто рассчитывают, существовать вечно пока стоит мир. Не думают о том, что ждет их на том свете. Была у Рахимбека. Говорю ему: "Послушай, старый, на том свете ведь встретитесь лицом к лицу с Аллахом. Что заставляет тебя поносить моего сына перед друзьями и врагами? Как ты мог допустить, чтобы арестовали человека, обвиняя его в знакомстве с Мешади? Почему ты, зная что Байрам ни в чем не повинен, не добьешься его освобождения?" И что же он мне отвечает? "Твой сын свернул с праведного пути Аллаха. Ни брат, ни дядя ему нипочем. Он примкнул к этим гяурам и сеет смуту!"

Тетя Селимназ сняла чадру и, аккуратно складывая ее посмотрела на Зулейху.

– А что ты такая нахмуренная, дочь моя? Почему ты плакала?
– со страхом спросила она. И вдруг опасливо стала оглядываться по сторонам.
– Где Мешади? Он ведь говорил. что сегодняшний вечер проведет дома...

Если бы невестка даже и хотела обмануть старуху, она не смогла бы. Взгляд тети Селимназ словно пронзал всe ее существо.

– Его увел полицейский, - сказала Зулейха-ханум, Она закрыла лицо руками и всхлипнула.

У старухи задрожали губы. Она хотела что-то спросить, но слова будто прилипли к гортани. Только после долгого усилия она смогла заговорить:

– Куда увел? Зачем?

– В полицию...

Старуха овладела собой и принялась утешать невестку:

– Игиду, как говорится в народе, надо быть там, где ожидается битва, дочь моя. Будем надеяться, что с нашим Мешади ничего не случится. Бог даст, вернется домой живой и невредимый.
– Старуха вдруг изменила тон и укоризненно спросила: - Неужели ты и при Мешади плакала, дочь моя?

Зулейха-ханум призналась честно:

– Не смогла удержать слез, тетушка. А что, если его вдруг арестуют и посадят в тюрьму?...

– Нет, дочь моя, ты нехорошо поступила! Даже если его посадят, он и тогда не должен думать о том, что ты плачешь. Мужчина, увидевший мужество своей жены, никогда не склонится перед врагом. Когда жандармы уводили Азиза, твоего свекра, он мне сказал: "Селимназ, если ты жалеешь меня, ни одной слезинки не должно показаться на твоих глазах". А я говорю: "Послушай, муж мой, ведь сердце у меня не железное". Он отвечает: "Если ты, жена, не заплачешь перед врагом, то и я ни перед кем не склоню головы!" Так вот с тех пор никто не видел моих слез... Я плакала втихомолку...

От слов старухи Зулейха-ханум почувствовала какое-то облегчение. Словно тяжелый груз свалился с ее плеч. Она перестала плакать, насухо вытерла глаза и только спросила, скорее у самой себя, чем у свекрови:

– Как бы мне все-таки узнать поскорее, что же там с Мешади?..

Как только Азизбеков вошел, начальник жандармского управления с подчеркнутой любезностью поднялся с места, сделал несколько шагов ему навстречу и, живо протянув вперед руку, поздоровался с ним так радостно, будто встретил старого и долгожданного знакомого.

– Садитесь, пожалуйста!
– воскликнул он и указал на мягкое кресло. Очень рад вас видеть!

Поведение жандармского офицера не удивило Азизбекова. "Гадина спрятала свое жало", - отметил он. Хоть Мешади и опустился в указанное начальником кресло, но суровое выражение его хмурого лица не изменилось.

Начальник ловко перенес свое грузное тело за письменный стол. Толстые губы его растянулись в широкую улыбку.

– Надеюсь, с вами обошлись вежливо, не оскорбив грубым словом и не причинив вам зла каким-нибудь недозволенным действием? Не правда ли? спросил начальник жандармского управления.

Азизбеков кивнул. Он решил быть начеку, держаться настороже. Своим любезным обхождением жандармский офицер, видимо, рассчитывал сбить с толку Азиз-бекова и вырвать у него важное признание.

– Я не намерен причинять зло кому бы то ни было, - так же ласково продолжал он.
– Меня прежде всего интересует истина. Правда, я кое-что знаю. Например, мне давно известно, что вы недовольны современным государственным строем. До некоторой степени мне даже понятна причина этого недовольства. Лично я объясняю это тем, что вашего батюшку выслали в Сибирь, и он там умер. Нет, нет, не возражайте. Насколько мне известно, его отравили в Сибири враги вашей семьи, не так ли? О! Какая дикая и коварная месть! Ваш отец поступил мужественно, по-рыцарски. Это бесспорно!
– Начальник, перестав улыбаться, поудобнее уселся в кресло.
– Он убил пристава Джаббарбека не из-за угла, а открыто. Я не поленился и установил даже кое-какие подробности этого происшествия. Оказывается, несколько мастеровых, собравшись вместе в день новруз-байрама, шли к кому-то в гости. И один из них затянул громким голосом "Шикестэ". И вот, когда они проходили по Воронцовской улице, навстречу им вышел пристав Джаббарбек. Он остановил их всех и закричал: "Поворачивайте назад! Мало вам других улиц? И что это вы так разорались? Вам же известно, что на этой улице живут благородные господа? Тогда ваш отец, Азизбек, вышел вперед и сказал вполне миролюбиво: "Господин пристав, зачем же вы гоните нас, как собак? Ведь мы идем своей дорогой и никому не причиняем зла".

Начальник так увлекся своим рассказом, как будто Азизбекову были неизвестны все эти подробности. Должно быть, считая себя превосходным рассказчиком, начальник то повышал, то понижал голос, менял интонации и выражение лица,

– И вот представьте себе, - ожидавший беспрекословного повиновения и взбешенный смелым возражением, пристав начинает поносить мастеровых площадной бранью. Оскорбленный Азизбек отвечает ему. И между приставом и вашим батюшкой начинается перебранка. И когда Азизбек видит, что Джаббарбек полез в кобуру за оружием, он быстро бросается на противника, отнимает у него револьвер и в пылу негодования двумя выстрелами в голову убивает его...