– - Да?
– - удивился Омар.

– - А разве нет?

Омар пожал плечами. Он сказал, что не очень хорошо знаком со стихотворцами. Да, кажется, поэты любят вино, ибо оно будоражит сердце и фантазию...

Ученый увидел -- причем очень ясно, -- что визирь прищурил левый глаз, а потом пыхнул толстыми губами, слегка прикрытыми негустой растительностью усов.

– - Можно подумать, что ты только понаслышке знаешь поэтов, -проговорил он насмешливо.

И его превосходительство прочитал некие рубаи про вино и про жизнь, воскрешаемую хмелем, про счастье, навеваемое им.

– - Твои?
– - спросил он хакима.

– - Возможно, -- ответил Омар.

Визирь поразился.

– - Как это -- возможно?! Разве ты сомневаешься в этом? Разве не узнаешь своих рубаи?

– - Я не поэт, -- серьезно ответил ученый.
– - Моя профессия -математика и астрономия. И философия.

– - А стихи?
– - сказал визирь.

– - В свободное время, -- отвечал ученый.
– - Иногда,

Визирь развел руками. Велел налить вина, что нубиец выполнил с величайшей расторопностью.

– - Мои мечты не о стихах, -- сказал жестко Омар.

– - А о чем же?
– - визирь пригубил шербет и поставил фиал на [Ф-006] место.
– - О чем же, Омар?

Хаким выпил вина, поднял вверх фиал и, словно бы провозгла- [Ф-006] шая нечто идущее из глубины сердца, сказал:

– - Моя голова и все существо мое заполнены мыслями об обсерватории. Только о ней!

Ученый посмотрел на луну. Она была очень яркая, как эта суфра на холодном каменном полу. Она плыла меж прозрачных облаков, и вместе с ней плыли все светила великого Зодиака, недосягаемого для взоров и ума человека. Тогда визирь прочитал на память еще рубаи. В четырех стихах, срифмованных строка к строке, восславлялась женщина, ее любовь, красота плоти ее, И снова сощурил глаз визирь, будто пытался уличить своего гостя в чем-то недозволенном.

– - Чьи это слова?
– - спросил визирь, имея в виду стихи.

– - Возможно, и мои, -- уклончиво ответил Омар.
– - Однако я приехал в этот прекрасный город не стихи писать, но заниматься астрономией.
– - Он воодушевился: -- В наше время над всем духовным господствуют математика и философия. Только они способны возвеличить душу и ум человеческий!

Визирь не стал горячить ученого обостренным спором. Но заметил, отхлебнув шербета:

– - А поэзия?

– - У поэзии свое место. Несравненный Фирдоуси это доказал всей своей прекрасной жизнью. Однако мой учитель Ибн Сина отдавал предпочтение философии и медицине, то есть наукам, которые есть следствие большой работы ума, нежели души. Ибн Сина -- образец для меня до конца дней моих!

Тут луна выглянула из за причудливой алебастровой решетки, которой сверху была украшена терраса, и в полную силу осветила лицо хакима: оно было вдохновенно, и великая горячность души его отображалась в глазах. Визирь сказал себе, что не ошибся, приглашая Омара эбнэ Ибрахима по прозвищу Хайям в столицу Исфахан. Если молодому человеку суждено совершить в своей жизни нечто, то он совершит это именно здесь, в Исфахане. Разве в нынешнее время могут дать ему средства, необходимые для строительства обсерватории, даже такие города, как Бухара или Самарканд, не говоря уже о родном Хайяму Нишапуре?..

– - Омар, я не знаю, продолжаешь ли ты писать рубаи, -- сказал визирь.
– - Я не хочу вникать в это. Ты полон сил, а я уже на грани старости и могу оценить то, что звездой горело во мне и теперь уже затухает... Увы, увы, это так -- затухает...

Визирь велел нубийцу принести уксуса, а заодно зажаренных цыплячьих грудок. Холодных. Пусть на столе полежат эти поджаренные румяные грудки, может быть, и приглянутся...

Раб исполнил это...

Хаким тут же взял одну из хрустящих грудок. Он ел, но чувствовалось, что ел он, совсем не думая о еде, и не от голода, а как-то не отдавая себе отчета. Его занимало нечто более важное.

– - О великий, я прибыл сюда в надежде сделать кое-что по части астрономии и математики, а также философии, -- говорил Омар.
– - Я хочу, чтобы ты, чья поддержка расширяет мою грудь и придает силу моей душе, заверил его величество, что ни один динар [Д-010] не пойдет на поэзию, но будет служить единой цели: науке, и только науке!

– - Похвально, -- с улыбкой сказал визирь и, поискав глазами фиал с шербетом, взял его и с удовольствием освежил свое сердце. [Ф-006] -- Но тот, в ком есть высокое призвание поэзии, уже болен. Больше того: он одержим!

Омар запротестовал. Особенно горячо. Может быть, потому, чтобы до ушей его величества не дошли рассуждения о поэзии, о ее превосходстве над наукой или даже равенстве с наукой. Ибо его величество Малик шах при всем своем уважении к газелям и касы- [Г-001] дам, рассчитывает иметь собственную обсерваторию, собственных ученых при дворе, с тем чтобы астрология, так необходимая для благополучного управления делами, опиралась на прекраснейшую, современную во всех отношениях обсерваторию. Вот на что предназначал он динары и дирхемы. [Г-010]