– Ну хоть смягчи как-нибудь, Артур, - попросил я.

– Попробую. Но боюсь оказаться в дураках: если не будет других новостей, то все газеты по обе стороны Ламанша распишут этот взрыв.

– О Господи, этого только не хватало!

Артур решил переменить тему:

– Как тебе Таллар? Какие у него были мотивы для встречи?

– Встреча прошла с пользой для меня, - сказал я, - Получил от него координаты одного любопытного парня в Кельне...

– Поедешь в Кельн?

– Завтра же. Оттуда в Лондон. Вернусь через пару дней. А насчет мотивов Таллара - у него их попросту нет. Мотивы есть у "нашей партии". У этой дамы все есть - мнения, познания и прочее. Таллар сам по себе не существует, он просто инструмент для исполнения пожеланий "нашей партии".

Вечером того же дня Изабел принесла то, что осталось от моих пожитков, в грязноватую гостиницу на Левом берегу. Бритвенный прибор уцелел, но весь оказался забит пылью.

– Остаться не могу, - сказала Изабел, - Меня ждет подруга. Поживу у нее, пока не уладится с моим жильем. Береги себя, милый.

Мы поцеловались, как всегда, нежно и она ушла.

Я достал из кармана бумаги, которые получил от Таллара. На одной странице - биография Иоханнеса Мюллера, на трех - материалы суда, в том числе множество подробностей о том, как жестоко он обращался с заключенными. И, наконец, указания, как обращаться с ним самим. Если попробует уклониться от беседы, проявить жестокость - это помогает. Он зациклен на двух вещах: страшится Божьего суда и уверен, будто стал жертвой судебной ошибки. Можно сказать, что меня прислал Рейналь. Можно предложить похлопотать за него - за Мюллера, то есть - перед международным судом. Естественно, на самом деле этого делать не следует.

Я обдумал прочитанное и позвонил Артуру. Позже он перезвонил мне и сообщил то, о чем я его просил: имена всех членов Международного суда в Гааге.

ГЛАВА 19

Из отеля в Кельне я позвонил нашему сотруднику в Берлин и попросил перезвонить мне по спецлинии. Спустя полчаса он уже знал, что именно интересует меня в Целендорфе. Кельн был весь укутан снегом, шпили знаменитого собора вонзались в серое декабрьское небо, будто два черных пальца. Мимо с грохотом и звоном проносились трамваи, пешеходы осторожно двигались по скользкому тротуару. Таксисты заламывали несусветные цены, так что портье никак не мог с ними договориться. Какой-то коротышка с военной выправкой вышел из отеля следом за мной и тоже остановился на тротуаре. Его появление сильно меня озадачило - я приметил этого человека ещё в самолете, он сидел тремя рядами позади меня. Я кивнул ему, но он никак не отозвался. Тут как раз два такси остановились одновременно, и портье распахнул дверцу первого, приглашая меня.

– Куда вам ехать?
– спросил он. Я назвал адрес.

– Леопольдштрассе тридцать четыре, шнелль!
– громко повторил он, обращаясь к водителю. Коротышка остался на тротуаре - второе такси было наготове. Отъезжая, я услышал, как позади хлопнула дверца.

Решившись проверить мой убогий немецкий, я спросил:

– Что это за район, куда мы едем?

К моему удивлению, таксист понял вопрос.

– Поганое место. Худшее в Кельне. Преступлений много, не всякий возьмется туда пассажира везти. Вам-то туда зачем?

– Одного человека надо повидать.

Мы миновали грандиозное здание выставочного центра "Мессе Халле" и теперь двигались вдоль бесконечной фабричной стены. Вбок уходили ряды однообразных жилых домов, кое-где мелькали желтые огни дешевых забегаловок. Номер тридцать четыре по Леопольдштрассе оказался как все - из красного кирпича, с квадратными окнами и ступенчатой крышей. Снег кое-как припорошил мусорные баки вдоль тротуара, кучу какого-то тряпья и старое велосипедное колесо. Двое парней в клетчатых куртках стояли на ступеньках подъезда физиономии у них были неприветливые. Я спросил того, который показался посимпатичнее:

– Иоханнес Мюллер здесь живет?

– Ich weisse nicht - не знаю, - процедил он сквозь зубы.

– Может вы знаете?
– повернулся я к его приятелю.

– Der Alte im dritten Stock hinten - старик с третьего этажа.
– Оба снова уставились на унылый пейзаж.

Шагнув в подъезд, я очутился во мраке. Воняло мочой, кошками, дезинфекцией, из-под каждой двери тянуло вареной капустой - безошибочная примета нищеты в Германии, в каждой стране она своя. Правда, ступеньки вымыты чисто. На третьем этаже из четырех дверей - ни одной дверной таблички - я выбрал первую попавшуюся и, за неимением звонка, постучал. Из квартиры донеслось какое-то шарканье и затихло. Кто-то притаился за дверью, не решаясь отворить. Я постучал посильнее - кулаком. На сей раз ответом был металлический лязг - отложили крюк, дверь приоткрылась чуть-чуть, меня обдало запахом пота и несвежего белья. Я разглядел седую голову не выше четырех футов от пола - неведомое существо молча уставилось на меня.

– Господин Мюллер здесь живет?

– Neben an - рядом!
– Дверь захлопнулась, слышно было, как крюк водрузили на место. Я тут же постучался в соседнюю дверь и услышал шаги.

– Wer ist da - кто там?
– голос старческий, хриплый и слабый.

– Я к вам, господин Мюллер.

– Зачем?

– По вашему делу. Рейналь меня прислал.

Дверь отворилась, меня впустили в полутемную прихожую. Мюллер пригласил: "Kommen Sie herein" - и сам прошел вперед.

Комната была почти пустая и очень чистая. В углу топилась изразцовая печь, но тепла почти не давала. Возле печи стояла узкая кровать, напротив кухонный шкаф, газовая плита, на ней - кастрюли. Большой квадратный стол, занимавший всю середину комнаты, завален какими-то папками, связками бумаг - только небольшая территория свободна: здесь, очевидно, Мюллер писал. Я увидел исписанный мелким почерком лист и толстый справочник - он был раскрыт, страницы придавлены тяжелым распятием. Хозяин кивком указал мне на стул, сам сел на другой.

– Слушаю вас, - глубоко сидящие бледно-голубые глаза смотрели на меня недоверчиво, сухая кожа обтягивала почти лысый череп. Старый серый кардиган с кожаными заплатами на локтях, а под ним такая же серая, застиранная, непонятного цвета рубашка...

– Рейналь дал мне ваш адрес, потому что я тоже интересуюсь делом Барбье, - начал я.

– В писании сказано: "Око за око" - я добиваюсь справедливости. Пусть все узнают правду, - был ответ.

– Я и хочу знать правду.

– На суде правду скрыли. Барбье имел высокопоставленных дружков, а из меня сделали козла отпущения.