Шрифт:
– Какая у него была кличка?
– Fledermaus - летучая мышь. Это мы с Барбье придумали. Барбье обожал Штрауса, Легара - вообще оперетту. Маршану эта кличка подходила - летучая мышь охотится в потемках, - в хриплом голосе послышалась усмешка, но лицо осталось неподвижным.
– В Лионском архиве все это отразилось?
– А как же? Я сам все записал - это была моя работа. Я вел картотеки очень аккуратно, - сказано было с гордостью.
– А где теперь архивы?
– Откуда мне знать? Исчезли...
– А вы случаем не сохранили кое-каких копий - ну, допустим, чтобы подстраховаться?
Старик задышал тяжело, заерзал на стуле:
– Я-то нет, а вот Барбье наверняка сохранил, может, потому и сумел скрыться, да так, что никак его не найдут.
– Теперь поговорим о Бракони. Вы показывали, что его завербовал Барбье...
– Никакой не Барбье, а я сам. И притом пальцем его не тронул, - старик будто гордился: вот, мол, какое достижение...
– Вы идиот, Мюллер!
– сказал я, и даже ухитрился, тряхнув своим запасом немецких слов, повторить по-немецки:
– Sie sind ein Vollidiot!
Старик аж поперхнулся и начал было подниматься со стула:
– Сидеть!
– рявкнул я.
– Что такое? Почему вы так со мной обращаетесь?
– Хочет, чтобы я хлопотал за него в Гааге, а сам комедию ломает! Не знает, видите ли, где архивы. Не знает, что сделал с ними Барбье. Вы что, за дурака меня держите, Мюллер? Думаете, мне не известно, что всякая нацистская свинья вроде вас, ссылается на пропавшие архивы?
Он сидел молча, только левое веко дергалось. Я продолжил атаку:
– Вы лжец! Вас за это Бог накажет. Ждете от человека помощи, а сами норовите его вокруг пальца обвести, преподносите всякую чепуху, которую я и без вас знаю, - я поднялся и принялся застегивать плащ.
– Стойте, - поспешно заговорил Мюллер, - Зачем так сердиться? Я стар, память уже не та. Сядьте-ка. О чем вы спрашивали? Давайте вдвоем разберемся...
– С такими как вы, Мюллер, невозможно вести дела. Ничему вы не научились!
– Может, и так. Все мы грешники. Я каждый день молюсь, но все равно грешен, - голос у него задрожал.
– Какое мне дело до ваших грехов, мне факты нужны, - я грохнул по столу кулаком. Веко старика задергалось ещё заметней, водянистые глазки помаргивали и уклонялись от моего взгляда.
– Прошу вас, не кричите, - произнес он жалобно, - Я столько лет провел в тюрьме... Не могу, когда кричат...
– Меня от вас тошнит, - сказал я.
Мы оба замолчали. Он заговорил первый:
– Мне нужна ваша помощь. Из Гааги на мои письма давно не отвечают уже четыре месяца. Я все сделаю, чего вы хотите. Раз вас прислал Рейналь, я вам верю.
– Ладно, - согласился я, - Начнем сначала. Что вы там прихватили из архивов?
– Совсем немного. Почти ничего... Я...
– На вопрос отвечайте, черт бы вас побрал! Если солжете - имейте в виду, я все здесь вверх дном переверну, а бумаги найду!
– Я переснял кое-что на пленку. Это против правил, я знаю. Не следовало мне...
– Какие документы вы пересняли?
– Согласие Маршана на сотрудничество. Им собственноручно подписанное. То же - от Бракони. Эти двое были у нас на крючке.
– Что еще?
Заметное замешательство, легкое движение морщинистой рукой, будто он пытается отмахнуться. Но я этого не позволил.
– Говорите!
– Я как раз собрался сказать, а вы кричите. Один маленький документик в последние дни перед капитуляцией. Записка Маршана, от руки: о том, как и где Лондон готовит атаку на Париж.
– Еще что?
– Это все. Клянусь.
– Почему вы этими документами не воспользовались?
– Я хотел. Но во время суда мне дали понять, что прокурор потребует смертной казни, если я кого-нибудь впутаю.
– Давайте сюда эти фотопленки.
Мюллер с усилием встал и вышел из комнаты. Я поворошил бумаги на столе - все они имели отношение к суду над Мюллером и к его попыткам оправдаться. Вернулся он минут через пять - видимо, копался в своем архиве, я не сомневаюсь, что там ещё много чего было. Вывез тайком из Франции, ухитрился сохранить... Мне он протянул три отрезка 35-миллиметровой фотопленки.
– Если вы меня обманули, я вернусь и суну вашу голову вот в эту плиту, - пообещал я. Старик захныкал: