— На сколько?

— Доктор… Ну, он около четырехсот получает.

— И всего-то? Ладно, про лайковый плащ я уж и не говорю… Ты хоть знаешь, сколько на Кубинке один только пиджак стоит? Пятьсот рублей… Так что, дорогой, этот виноград для тебя всегда зелен будет. Понял?!

— Ну и что же, мама, — рассудительно сказал вдруг Махмуд, — если папа будет работать в каком-нибудь институте — он потом и нам туда поступить поможет…

Фарида снова расхохоталась.

— Кто, твой отец? Господи, да откуда в нем такое проворство! Умные-то люди, если в институтах преподают, не только своих детей учиться устраивают. Потому и живут как короли, а зарплата у них так, на мелкие расходы.

— Ты же знаешь, — сказал Кафар с тихим упрямством, — что этого как раз я не смогу. Я не привык есть хлеб, который заработан нечестным путем!..

— Ну и дурак! Вот и все, что я могу тебе сказать. Да разве сейчас можно прожить на одном честном куске хлеба? Ты посмотри вокруг, на настоящих людей! Если мужчина соображает что к чему — он обязательно смешивает честное с нечестным, да так, что никто и подкопаться не может, а у него всегда есть на всякий случай лазейка.

— Да ты что, не слышишь разве, Еак таких пре-нодавателей институтов чуть не каждый год сажают?

— Если кого и сажают, — отмахнулась Фарида, — так это таких же растяп, как ты. Сажают тех, у кого денег мало.

Кафар растерянно посмотрел на детей, словно ждал от них поддержки.

— Сразу скажу, ребята: будете в институт постук пать — не рассчитывайте ни на кого. Если будете хорошо учиться — перед вами все двери раскроются. Возьмите хоть меня: разве меня отец в университет устраивал? Я сам…

— О чем ты говоришь, слушай! Разве твой отец был жив, когда ты в свой университет поступал?

— Нет. Но если б он и был жив, все равно ничего бы не стал, да и не смог сделать. Ведь он был простым колхозником, даже в Баку за всю жизнь ни разу не побывал.

— Нет, вы видели? — Фарида обращалась к детям, опять возмущенно всплеснув руками. — Вы видите теперь, какой у вас отец? Еще и дела-то никакого нет, а он уже руки умывает!

Махмуд горестно посмотрел на него.

— Эх, папа, ты потому и пошел в ученые. А был бы у тебя нормальный отец — был бы ты теперь прокурором или продавцом воды. Знаешь, как мы бы тогда хорошо жили!

Кафар не помнил, как вскочил, как влепил сыну пощечину — такую сильную, что Махмуд с окровавленным ртом упал на пол. Чимназ, закричав от страха, бросилась к матери, а Фарида, оттолкнув ее, схватила на руки Махмуда, закричала, утирая кровь с его лица:

— Вот-еот! Только, чтобы детей бить, твоего мужества и хватает! Если уж ты такой мужественный — прояви себя в чем-нибудь другом, чтобы и семье твоей польза была!

— Замолчи сейчас же! — закричал Кафар на жену едва ли не впервые в жизни.

Она было опешила от неожиданности, но замолчать совсем, видно, было не в ее силах.

— Я что, для того их с таким трудом ращу, воспитываю, чтобы ты их до крови бил? Если уж ничего детям дать не можешь, так хотя бы не обижай их!

Махмуд, до сих пор молчавший, вдруг заорал в голос. Глядя на него, заплакала и Фарида, снова взяла мальчика на руки, прижала его, как маленького, к груди. А тут еще не выдержала, разревелась и Чимназ…

А Кафара душил такой гнев, что он готов был тут же, сию минуту бросить все, уйти из дома или кинуться из окна вниз головой.

— Что я еще могу сделать! — кричал он в бессильной ярости, глядя, как плачущая Фарида уводит зареванных детей в их комнату. — Не могу же я превратить в деньги самого себя! Я и так отдаю вам все, что у меня есть.

Фарида отмалчивалась, и это еще больше выводило его из себя. В боязни сотворить что-нибудь ужасное, что-нибудь непоправимое, он вышел на улицу и мало-помалу взял себя в руки.

Когда он вернулся, в доме, казалось, все шло, как до Скандала: Махмуд снова слушал по радио какую-то зарубежную станцию, из комнаты доносилась то арабская речь, то разухабистая нездешняя музыка.

Чимназ сидела у телевизора, смотрела мультфильмы; Фарида, как всегда, крутилась на кухне.

Кафар пошел в свою комнату, сел за книги — пожалуй, сейчас эго было самое правильное, что он мог сделать. Фарида, заметив это, хотела было прикрикнуть на сына: хватит, мол, трескотню слушать, голова уже разламывается, но, назло Кафару, ничего не сказала, наоборот, даже крикнула Чимназ: «Прибавь-ка звук, чтобы и я хоть что-нибудь слышала…» Чимназ прибавила звук…

Наверное, с полчаса сидел он впустую над книгами, наконец не выдержал.