— Фарида! — позвал он. — Поди сюда, прошу! Она вошла, и Кафар нетерпеливо схватил ее за руку. Фарида вздрогнула, закричала с легким испугом:

— Что случилось, что тебе еще от меня надо?!

— Сядь, пожалуйста, нам надо поговорить.

Он был спокоен, рассудителен, и Фариде это тут же придало уверенности, ора снова почувствовала себя сильнее.

— Слушаю вас, товарищ ученый! — насмешливо сказала она и по-солдатски приложила руку к виску.

Кафар снова почувствовал, как мгновенно начинает захлестывать раздражение, но сумел сдержать себя.

— Я тебя об одном только прошу: подумай, что ты делаешь, — как можно спокойнее сказал он. — Ведь ты же детей делаешь несчастными. Ты просто уродуешь их. Ведь у них ничего в голове не будет, кроме денег и тряпок.

— А им, между прочим, ничего другого и не надо, — отрезала она. — Почему ты считаешь, что мы должны жить хуже других? Зачем, по-твоему, люди из кожи лезут, стараются красиво одеваться, жить в достатке, чтобы был хороший дом? Потому, что сейчас все так живут! А кто, по-твоему, должен обо всем этом заботиться? Я? А зачем же, скажи на милость, я тогда выходила замуж? Или что, по-твоему, женщина выходит замуж для того только, чтобы как ишак работать? Нет, она выходит замуж, чтобы у нее был муж, чтобы он содержал ее, как настоящую женщину.

— Да что мы — раздетые ходим? Голодные?

— Вот-вот!..

— Ты… Да ты пойми, что если ты настроишь детей, если они не будут уважать нас, меня, как ты потом-то сможешь удержать их около себя?! Неужели тебе это непонятно? Рухнет последняя связь, и все — ни о каком воспитании уже нельзя будет говорить.

— Ты что, меня позвал, чтобы нотации мне читать? — Кафар безнадежно махнул рукой, а она продолжала: — Ладно, хватит лясы точить. Нет у меня времени бездельничать, как ты, у меня обед на плите. Не дам вам поесть вовремя — вы же, как голодные волки, на меня наброситесь. — И она, торжествуя, вышла, хлопнула дверью.

Кафар совершенно не представлял, как ему быть дальше. Ну что, пойти избить се? Или все же еще раз попробовать убедить? Ну нельзя, нельзя так вести семью, так воспитывать детей!.. Но вспомнив насмешливые, издевательские взгляды Фариды, он в отчаянии бросился на кровать и сжал голову руками…

Прошло еще четыре года, и за это время случилось в их жизни не одно важное событие.

Первое событие произошло еще в их стареньком дворике в нагорной части города.

Случилось оно третьего мая. Кафар хорошо запомнил, что было третье мая, потому что каждый год, именно в этот день, старая Сона одевалась во все черное — даже тапочки на ногах, и — те у нее были черными. В этот день, третьего мая тысяча девятьсот сорок пятого года, она получила похоронку на сына…

Конечно, с утра Кафар не помнил про эту дату, а вспомнил лишь вечером, когда, возвратившись с работы, вошел во двор и увидел, что старая Сона сидит под тутовым деревом, расстелив на земле палас. Вообще-то под тутовым деревом была скамейка, но старая Сона предпочитала весной и летом расстилать палас, а сверху еще клала подушечку, на которую облокачивалась. Была в этом своя причина, и старая Сона ее не скрывала: «Вот так любил сидеть на паласе и мой сынок», — говорила она.

Завидев Кафара, старуха поманила его к себе и спросила озабоченно:

— Ты еще не слыхал, сынок? Наши дома сносить будут…

Кафар устал сегодня, ему хотелось побыстрее пройти мимо и оказаться дома.

— Ай, ерунда, — отмахнулся он, — сколько лет я здесь живу, столько и слышу, что будут сносить. И каждый раз слухи эти оказываются пустыми…

Но старая Сона даже привстала со своего паласа, чтобы задержать его.

— Нет, сынок, на этот раз все правда. Приходил главный над домами, велел всем подготовиться. Сказал, что через три дня будут нас перевозить. Даже бумаги уже на новые квартиры роздал. Вашу Фарида сама забрала. — Сона горестно всплеснула руками. — Ну скажи, разве можно так делать, сынок? Разве можно допускать такое, что они с нами устраивают?

— А что так переживать-то, матушка? Все правильно они делают — пусть снесут все эти старые, кособокие хибары, а на их месте построят красивые, высокие дома. Наш Баку только еще нарядней станет.

— Это тебе легко так говорить, сынок. — Губы старой Солы дрожали. — Ты только не обижайся, но тебе легко так говорить — ведь родился не здесь, ничто тебя не связывает с этим вот тутовым деревом, со всем этим кварталом. А я… сколько уж лет здесь… И свадьбу мою здесь играли, и сына своего, прости меня, здесь родила. В каждом уголке здесь, на каждой ветке тутового дерева вижу его слезы, чувствую его дыхание. — Ее старые потускневшие глаза наполнились слезами.

Кафар заторопился домой. «Да, — подтвердила Фарида, — все так и есть. Вот он, ордер на нашу новую квартиру». Кафар развернул бумагу. Квартиру им давали трехкомнатную, в Старом городе.

— Наконец-то и от тебя хоть какая-то польза есть, — со смешком сказала Фарида. — Начальник жилищного управления раза три повторил, что эту квартиру нам по личному указанию секретаря райкома дают. Я, если честно, и не надеялась, что у тебя что-нибудь выйдет, что друг твой вспомнит о нас…

— Ну и зря! Фарадж очень внимательный человек. Обещал мне, как только будет возможность, выделить квартиру в центре, — говорил Кафар с гордостью. — Вот и сдержал свое слово. Друг есть друг.