Увы! то был последний разговор,И ей все хуже делалось с тех пор.Предчувствуя, что уж близка могила,Вперив на друга долгий, долгий взор,Больная ничего не говорила,Как будто с ним прощалась, и поройКачал в тревоге доктор головой.
LII
Меж тем вставало в памяти СергеяВсе прошлое; он позабыть не мог,Как был тщеславен, мелочен, жесток,Как сам разрушил счастье, не жалея.Припоминал он звонкий голосокИ смех ее, и блещущие глазки,И нежность первой, трогательной ласки,
LIII
Боржомский парк, любимую скамью,В сосновой роще милую тропинку...Давно, давно... то было, как в раю!..Чтоб искупить одну ее слезинку,Чтоб видеть Веру прежнюю свою,Он отдал бы всю жизнь. Но нет возврата!..И вечной тьмой душа его объята.
LIV
Он раз проснулся ночью. Отчего —И сам не знал; как будто до негоКоснулось что-то. В комнате соседнейВсе замерло... Не слышно ничего...Но сердцем понял он, что час последнийБыл близок... К Bеpе бросился: онаЛежала неподвижна и бледна.
LV
Он увидал, что больше нет надежды.Чуть слышался дыханья слабый звук,И тихо, тихо приподнялись вежды;В очах – не смутный бред, не ужас мук, —В них мысль, почти сознательный испуг...Тихонько мать заплакала... сиделкаПерекрестилась... Часовая стрелка
LVI
Показывала три... и за стенойСверчок был слышен в тишине ночной.Вдруг Вера прошептала: «Там... смотрите!Вот там... все ближе, ближе... Боже мой!..Ко мне, Сережа, мама... защитите!..»И, задыхаясь, думает СергейИ просит Бога: «Только б поскорей!»
LVII
Он на колени стал, изнемогая.Мать подошла, и, полная тоской,Вся бледная, но тихая, простая,Она его жалеет: «Бедный мойСережа!» – гладит волосы рукойИ плачет с ним, и он, внимая звукуПростых речей, целует эту руку.
LVIII
К рассвету Вере стало легче. СтрахСовсем исчез. Но не было в чертахУж ничего земного: в них другое —Великое, спокойное, чужое.Он отблеска любви искал в очах;Она смотрела пристально, глубоко,Но как-то странно, словно издалёка.
LIX
С восходом солнца Вера умерла,Все так же безмятежна и светла;Когда прильнул дрожащими губамиСережа к бледной ручке со слезами,Уж холодна, как лед, она была...Ее в уста целуя на прощанье,Тихонько мать сказала: «До свиданья».
LX
Он выбежал из комнаты... Меж скалВолна, не находя себе приюта,Шумела и металась. Он не знал,Что с ним и где он... Разум потухал...Порой хотелось отомстить кому-тоИ громко, громко закричать, проклястьКакую-то бессмысленную власть,
LXI
Людей гнетущую... Он думал: «Боже,Ведь я люблю, люблю еще сильней!..О, где она?.. Люблю кого?.. Кого же?..»Что нет ее, не мог понять Сергей, —Так чувствовал он связь живую с ней.Он углублялся в скорбь, ее измеритьХотел умом, но в смерть не мог поверить,
LХII
Не мог... и даже мысль, что Веры нет,В сознанье не входила... Мягкий светУпал из туч разорванных на море,И море небу ясному в ответЗатрепетало, засмеялось... ГореЗатихло в нем. Он вдруг отдался весьНахлынувшему чувству: «Bера здесь!»
LXIII
Не в душной, темной комнате, а в лонеПрироды вечной, в шорохе листа,В лучах, в дыханье ветра, в небосклонеДуша ее незримо разлита,Как мысль, как свет, как жизнь и красота!Его любовь росла, росла без меры,И все ясней, понятней близость Веры.
LXIV
И каждый луч, и каждая струя,И каждый вздох волны, былинки трепет, —Все, все слилось в один любовный лепет,В одну живую ласку: «Это – я,Всегда с тобою деточка твоя!..»Он отвечал, от счастия рыдая:«Я слышу, слышу, милая, родная!»
LХV
Что было с ним, он сам понять не мог.Перед лицом пустыни молчаливой,Меж скал, у волн шумящих, одинок,Колена преклонил он на песок,Подняв сквозь слезы к небу взор счастливый.«Отец небесный мой…» – шептал СергейЗабытую молитву детских дней.
LXVI
Она – в гробу. Вокруг цветы живые.Открыты окна: падают лучиВесенние на ризы золотые,На дым кадил, на серебро парчи...И тускло пламя восковой свечи.А голубое море ярко блещет,Смеется, дышит, пеной волн трепещет.
