Полное собрание стихотворений
вернуться

Мережковский Дмитрий Сергеевич
Шрифт:

II. «GRILLE-D’-EGOUT» [15]

Сюда идет тайком скучающий любовник,Художник и турист, писатель и чиновник:«Gаrcоn, un bok!» [16] И пьют, и курят за пять су,Любуются в монокль на томную красуПолуночных сильфид, внимая шансонетке,Где блещет стих порой, язвительный и меткий...Но вот, в дыму сигар, меж черных сюртуков,И тысячи зеркал, и газовых рожков,При звуках музыки и радостного гула,Она, воздушная, как бабочка, впорхнула.Тебя без жалости я вспомнить не могу,О бедное дитя Парижа «Grille-d’-Egout»!Из кружев юбка, слой белил на шее голойИ рыжий цвет волос поддельных, взор тяжелыйИ странное лицо, в котором жизни нет,Как маска, мертвое, похожее на бред...Меж тем, когда, смеясь, она в отваге бурнойПомчалась, до колен открыв чулок ажурный,И ногу стройную высоко подняла,Наперекор всему – в ней грация былаДемократической и уличной вакханки,В ней то, что «fin dе siucle» [17] назвали парижанки,В ней узнает толпа свою родную дочь.«Я нравлюсь, от меня вы не уйдете прочь! —Так говорило всем ее лицо. – Смотрите,Вот, что вы любите, и вот чего хотите!»Почтенный господин, – вполне провинциал,По скромному лицу, – смотрел на этот бал.К нему подпрыгнула она легко и смело,Красивой ножкою цилиндр его заделаИ шляпу сбросила: удерживая гнев,Он должен был принять обиду, покраснев.А взор у «Grille-d’-Egout» весельем детским блещет,И ей родной Париж в восторге рукоплещет!

15

Прозвище танцовщицы, дословно: решетка сточного люка (франц.).

16

Официант – кружку пива (франц.).

17

Конец века (франц.).

III. Ренан

Но в том же городе и в тот же скорбный векВ тиши работает великий человек:Я вижу кабинет в спокойном полумракеИ древней надписи неведомые знаки;Я вижу, как Ренан над грудой старых книг,Обдумывая мысль заветную, поникС улыбкой тонкою, скептической и нежной,Над сказкою любви иль веры безмятежной;За правдой гонится сквозь тьму времен и пыльСухих пергаментов; таинственная быльПо слову мудреца, поэзией пленяя,Восстанет пред людьми из гроба, как живая.И ветреный Париж откликнется на все:Я знаю – он поймет открытие твое,Ученый и поэт, – вы трудитесь недаром, —Париж, где «Grille-d’-Egout» приветствовали с жаром...Я против воли все готов ему проститьЗа то, что гениев умеет он любить!

IV. Новое искусство

Певец Америки, таинственный и нежный,С тех пор, как прокричал твой Ворон безнадежныйОднажды полночью унылой: «nеvеrmоrе!» [18] Тот крик не умолкал в твоей душе; с тех порЗа Вороном твоим, за вестником печали?Поэты «nеvеrmоrе», как эхо, повторяли;И сумрачный Бодлэр, тебе по музе брат,На горестный напев откликнуться был рад;Зловещей прелестью, как древняя Медуза,Веселых парижан пугала эта муза.Зато ее речей неотразимый яд,Зато ее цветов смертельный ароматНадолго отравил больное поколенье.Толпа мечтателей признала в опьяненьеТебя вождем, Бодлэр... Романтиков былыхОтвага буйная напоминала в них...А все-таки порой завидуешь их воле;Живут, работают на безграничном полеИ мыслят, и никто не может запретить,Что хочется писать, что хочется любить.Они – безбожники, философы, буддисты,Ученики Золя, «толстовцы», пессимисты,Там тысячи кружков, религий, партий, школ,Там всякий думает, что истину нашел.Не ведая преград, свободно ищет генийИ новой красоты, и новых откровений.И человечеству художники свой трудВо славу Франции дарить не устают.Открыты все пути: не нужно лицемеритьИ лгать перед толпой. Они дерзают веритьВ наш прозаичный век, что святы их мечты,Исканье истины и жажды красоты.У них в созданиях, у них в душе – свобода:Привет художникам великого народа!

18

Никогда (англ.).

V. Салон 1891 года

С такими думами по выставкам брожу,На тысячи картин, на статуи гляжу.Чтоб в будничный мирок мы глубже заглянули,Один, изобразив две медные кастрюлиДа пару луковиц, положенных на столь,Hoвейший реализм до крайности довел,А близ него другой, художник идеальный,Стремится к прелести легенд первоначальной.В картине сказочный туманный полусвет,Деревья странные, каких в природе нет.Назло теориям сухим и позитивным,Он хочет быть простым, он хочет быть наивным.А рядом, в золоте распущенных кудрей,С улыбкой дерзкою Венера наших дней,Наемница любви – перед толпой раздета,О Фрины модные, царицы полусвета, —В ней ваша красота и ваш апофеоз!..На той же выставке задумчивый Христос —В скептической толпе, в гостях у Жюль Симона,Меж современных лиц Парижского салона,Печально говорит в картине у БэроПро вечную любовь, про вечное добро.В искусстве наших дней ты побеждаешь снова,О Галилеянин!.. На проповедь ТолстогоСердца откликнулись: повсюду лик Христа —В картинах, в мраморе. Пленяет красотаЕго загадочной, простой и вечной книги:Исканье жадное неведомых религий —Опять в душе у всех. В наш скорбный, темный век,Быть может, вновь к любви вернется человекДля разрешения великого вопросаО счастье на земле... На полотне РошгроссаТвое падение, твой блеск изображенВ предсмертной оргии, о древний Вавилон!Заря. Уж гости спят. Порой дыханье слышноИль бред. Разлитое вино на ткани пышной...Курильниц гаснущих тяжелый аромат...С холодным блеском дня багровый луч лампадСмешался у рабынь на смуглой голой коже.Вот пьяный жрец уснул с красавицей на ложе.Усталость мертвая... желаний больше нет...И эта оргия мучительна, как бред...Не спит один лишь царь, и в ужасе на тронеОн видит там, вдали, пожар на небосклоне,Он слышит грозные, тяжелые шагиМидийских воинов: «О горе нам!.. Враги!..»Он молит, он грозит: никто ему не внемлет,И золотой чертог в роскошной неге дремлет...Имеющий глаза да видит! ОпьяненВеличием Париж, как древний Вавилон,О пусть войдут враги, прогонят сон похмелья,С прекрасных тел сорвут цветы и ожерелья,И разольют вино, и опрокинут стол!Спи, спи, пока твой час последний не пришел!..Безумцы, в ужасе проснетесь вы, и верьте —Вам солнца первый луч подобен будет смерти.Наш дряхлый век погиб. Заря и меч враговРазгонит оргию наложниц и рабов...Но дух людей – велик, но гений – бесконечен;Париж, воскреснув вновь, как солнце, будет вечен!

VI. Libert'e, fraternit'e, egalit'e [19]

В наш век практический условна даже честь:В Gil-Blas’е, например, вы можете прочестьРекламы каждый день о молодой девицеИль о скучающей вдове на той странице,Где о наеме дач вы только что прочли:«J’ai dix-neuf ans, je suis bien faite et tr`es jolie» [20] .Всем предлагает дар она любви свободной,Кто заплатить готов ее портнихе модной.Меж тысячей карет я вижу там, вдали,На шумной улице идет старик в пыли,С рекламой на спине, по мостовой горячей.Он служит для толпы афишею ходячей.На старческом лице ни мысли, ни души.Он ходит так всю жизнь за бедные гроши,Чтобы прочесть о том в блистательной рекламеИзвестье важное удобно было даме,Что можно в «Bon-March'e» купить за пустякиДля ножек розовых ажурные чулки.А над красавицей и над живой афишей,На мраморной доске, над выступом иль нишей,Я громкие слова читаю: Libert'e,Egalit'e и – звук пустой! – Fraternit'e.На сцене крохотной актер в кафешантанеКривлялся пред толпой в бессмысленном канкане,Плешивый, худенький, в истертый фрак одет,Он хриплым голосом выкрикивал куплет.Я слышал смех в толпе, но ничего смешногоНе находил в чертах лица его больного...Бывало, в темный век, когда в России кнутСвистел над спинами рабов, дворовый шутСмешил господ и дам, скучающих в беседеО сплетнях городских, на праздничном обеде:Такой же раб толпы в наш просвещенный векВ свободном городе – свободный человек!..Когда, подняв свой меч, склонялся гладиаторНад раненым бойцом и ждал, чтоб императорРукою подал знак к убийству, и ногаСтояла на груди упавшего врага,И крови требовал народ с восторгом диким, —Ты все же, Древний Рим, был грозным и великим.Но к этим зрелищам мы не вернемся вновь,И Боже нас храни пролить людскую кровь:Нам только нравятся невинные забавы.Мы не язычники, давно смягчились нравы...А все-таки шутов мы любим, и у всехСегодняшний актер не даром вызвал смех.В жестокости толпы уж больше нет величья, —За то соблюдены законы и приличья!

19

Свобода, равенство, братство (франц.).

20

Мне девятнадцать лет, я хорошо сложена и очень красива (франц.).

VII. Венера Милосская

О древний Лувр, под сень безмолвную твоюОт шумной улицы я уходить люблю.Не все ли мне равно – Мадонна иль Венера, —Но вера в идеал – единственная вера,От общей гибели оставшаяся нам,Она – последний Бог, она – последний храм!К тебе, Милосская богиня, крик народаПорою долетал: «Да здравствует свобода!»И марсельезою Париж был опьянен.За волю всех рабов, за счастье всех племен,В дыму, под градом пуль, с надеждою во взглядахТолпа бежала смерть встречать на баррикадах.Но с ликом мраморным богиня красоты,Страдающих людей не видя с высоты,Смотрела молча в даль холодными очами.Неумолимая! как ты царишь над нами —Царить во все века ты будешь над людьми.О, преклони свой взор на гибнущих, пойми,Как мы страдаем!.. Нет, не видит и не слышит,И только вечною красой улыбка дышит.Венера, с гибелью у ног твоих мирюсь,Когда тебя люблю, когда тебе молюсь,И в лике мраморном я вечность созерцаю,Благословляю жизнь и смерть благословляю!..Но вдруг мои мечты внезапный шум прервал,И с говором вошла толпа туристов в зал.Рыжеволосая, худая, в пестром пледе,Свой красный Бэдекер под мышкой держит леди.Бог ведает, зачем они сюда пришли.Чрез горы и моря во все концы землиИз Англии родной туристов гонит скука.За двести шиллингов везут агенты КукаПоказывать по всем столичным городамИм каждый памятник, развалину иль храм.От этих англичан, кочующих и праздных,Сидельцев лондонских и леди безобразных, —Нигде спасенья нет! И здесь у ног твоих,Киприда вечная, гляжу с тоской на них...Вы цените красу и гений безграничныйНа фунты стерлингов в наш век демократичный,Работать, к вечному стремиться?.. Но зачем?..Он все-таки придет и овладеет всем,Не зная наших жертв, не помня наших стонов,Банкир или купец, владыка миллионов...Так думал я в тоске мучительной... Но ты,Ты все по-прежнему богиня красоты,Смотрела, молча, вдаль, не видя нас, над нами,Как небо ясными, холодными очами...Быть может, видела ты новый лучший век,Те дни, когда к тебе вернется человек,Когда ты будешь вновь царицею вселенной,Красой подобная природе неизменной!

VIII. Бульвары вечером

По душным улицам я вечером иду,Смотрю на первую далекую звезду,Мою любимую, в темнеющей лазури.Кричат газетчики: «Le Soir!» Подобен буреПарижа вечный гул... В театрах на крыльцоВыходят подышать прохладой, но в лицоПрохожим веет зной... Еще асфальт бульвараВо мраке не остыл от солнечного жара.Волною мягкою струится бледный светОт электричества на тысячи карет,На темную листву, на пестрые рекламы.И как чертоги фей, как сказочные храмы,Блестят кафе, где пьют и смотрят на бульвар,И столиками весь широкий тротуарУставлен... С фонарем зеленым, в туче пыли,Со скачек праздничных на приз в Арменонвилле,Как целый дом, толпой разряженной набит,Огромный омнибус по улице гремит.В «Caf'e Ambassadeurs», в пылающей рекламеИз газовых рожков, начертано огнямиНад морем черных шляп и любопытных лиц«Yvette Guilbert» – одной из уличных певицНазванье модное. За Аркой Триумфальной,Над Елисейскими Полями свет печальныйЗари давно померк, и лишь последний лучЧуть брезжит вдалеке из-за ненастных туч;Над потемневшими громадами столицыСверкают и дрожат вечерние зарницы.Как башня Эйфеля воздушна и легка!Я вижу, сквозь нее мелькают облака,И светит бедный луч на горизонте мрачном,В узоре проволок туманном и прозрачном,Как будто там, вдали, вдали меж облаковУже глядит на нас, печален и суров,Двадцатый век... Чего он хочет, что он скажет,Какую веру даст, какой нам путь укажет?Не знаю почему, но в этот душный зной,Во мраке, окружен бесчисленной толпой,Бегущей, как поток, волною говорливойЗа наслажденьями, за властью и наживой,Я вспомнил о тебе, родимая земля,Я вспомнил тихие унылые поляИ с белой церковью убогое селенье,Прохладу на заре и жаворонков пенье.Я вспомнил пахаря знакомые черты,Смиренья полные и детской доброты.Играет ветерок седыми волосами.Как древний патриарх, один под небесами,За плугом он идет с лошадкою своей,Потерянный в немой безбрежности полей.Какая дума в нем, какая сила дремлет?Меня предчувствие великого объемлетВ столице мира, здесь, где скорбный дряхлый векКончает дни свои среди роскошных нег...Когда проснешься ты, о труженик суровый,………………………………………………..Кто снимет с уст твоих безмолвия печать?..………………………………………………..

IX. Петербург

Но как ни тяжело, мы все-таки в Париже —К чему-то светлому и радостному ближе:Здесь легче дышится, здесь люди ценят труд.Участвуют в борьбе, страдают и живут.А там, у нас... Ужель я возвращусь в холодный,Туманный Петербург, где в болтовне бесплоднойИ консерваторы, и либералы – всеМы только кружимся, как белка в колесе?Журфикс чиновников, томительный и длинный,О симфоническом собрании в гостинойЗа чаем разговор интеллигентных дам,С бесцельной клеветой и сплетней пополам:Бежал в Америку кассир провинциальный...Известье, что один профессор либеральный,Почтенный старичок со службы удален,Потом история двух разведенных жен, —И гости наконец все темы истощили...Что делать?.. Тишина немая, – как в могиле...Но слава Богу: вот – желанный миг, – повелХозяин в кабинет, где ожидает столС колодой карт, и все опять – в родной стихии:Винт – современный бог скучающей России!Какой огонь в очах, какой восторг у всех,Как вспыхнул разговор, и шуточки, и смех!..И старый генерал, и робкая девица,Все полы, возрасты, характеры и лица,Все убеждения сливаются в одномПорыве искреннем за карточным столом.В игре убита ночь, а на рассвете нуженУсталым игрокам для подкрепленья ужин.Теперь у них в душе – такая пустота,Что, право, ни одна греховная мечтаВольнолюбивая к ним залететь не может:Печаль за родину их сна не потревожит.И мнится, в городе все вымерло навек,И только падает в тумане мокрый снег.По грязным улицам, по мертвому безлюдьюПорой со шпорами и с выпяченной грудьюНа Охтинский пожар промчится брандмайор,Вперив в немую даль начальнический взор...Тоска!.. Ужель опять вернусь в твое болото,О, Петербург, о, жизнь, объятая дремотой,Как в лужах мертвая стоячая вода, —Без воли, без любви, без мысли, без труда!