Ильхам наконец прерывает молчание вопросом:

– А ты когда летишь?

– Во вторник, – отзываюсь я, и в моей голове возникает схема дней недели с отсутствующим воскресеньем из дневника советского школьника. – В среду обратно. Вот и тусуйся тут с мужиком. Успеть бы лифчиков купить…

Бебек встает и переставляет опустевшие стаканы со стола в окошко. Опустевшую бутылку он отправляет туда же.

– Но что-то с тобой делать надо, Тамара, – говорит он поучающим тоном. – Ты же злая, как собака. Пошли на дискотеку. – Он замира ет. – Хотя нет. Мне же нельзя – там бабы мои могут быть… Вот видишь, Тома, а ты говоришь, что бабы – это счастье. На самом деле счастье длится, пока она без трусов. А потом одна го ловная боль.

Ильхам приобнимает его за плечи:

– Чего квохчешь опять, Бебек? Пойдем по смотрим. На месте разберемся, кто там в тру сах, а кто без.

Отельная дискотека – небольшой круглый зал с баром и утопленными в темных нишах диванами – определенного музыкального формата не имеет и оттого привлекает всех: по-московски модно одетых девушек, розовощеких пьющих и не пьянеющих сибиряков, долговязых и нескладных подростков, улизнувших от спящих родителей, одиноких дам в романтичных белых одеждах и деревянных украшениях, шумные разношерстные компании, состоящие из туристов, перезнакомившихся лишь пару часов назад.

Едва мы входим в бухающий музыкой зал, как Бебека увлекает в сторону его рыжеволосая недельная пассия. Ильхам отходит к бару и, взяв стакан содовой, заводит с охранником очередной футбольный разговор, а я упираюсь плечом в стену возле бара и равнодушно оглядываю возбужденных ночным праздником постояльцев отеля. Я смотрю на шевелящиеся рты, полуулыбки, полуоскалы, закушенные губы и белые зубы, особенно белые в свете бьющего по глазам стробоскопа. Лица кажутся мне плоскими и не совсем живыми, как едва прописанная массовка на картине.

Выкурив сигарету, я обхожу толпу у бара и выхожу в прохладный холл. Уханье музыки стихает моментально, его сменяет монотонный пластиковый стук – в дальнем углу сосредоточенно и ожесточенно играют в настольный теннис долговязые подростки.

Выходя из отеля, я замечаю на лестнице мужской силуэт, задравший голову в продырявленное звездами небо, и узнаю в нем Быстрова. В руке он держит бутылку. Я поспешно отворачиваюсь и отступаю в темноту, к невысокому бортику, за которым начинается узкая дорога, упирающаяся в пляж соседнего отеля. На нее я и спрыгиваю, решив, что идти спать еще рано.

На пляже никого. Редкий случай, ведь он не огорожен и никем не охраняется. Может, дело в полной луне? Сейчас она не только выстилает всегдашнюю серебристую дорожку на море, но и заливает своим светом неровные ряды шезлонгов. Видно даже насыпанный на них песок. Я сдуваю песчинки с одного, стоящего почти у самой воды, и забираюсь на него с ногами. Уложив щеку на подобранные к груди колени, я смотрю на пирс «Голден Бич», тоже высветленный луной. По нему прогуливаются пары, и я неожиданно для себя понимаю, что завидую им и хочу оказаться на их месте. Оторваться от постоянной работы, чтобы провести неделю у моря, а потом вернуться к рутине с загаром, фотографиями и рассказами для друзей. Я морщусь, пытаясь выдавить слезы жалости к себе, но они не идут.

В монотонный шелест моря вклинивается пьяный женский смех.

– Куда это ты меня привел? – громко спрашивает его обладательница и икает. Я осторожно выглядываю из-за спинки шезлонга и вижу Ильхама – он запускает руки под тугую белую майку прижимающейся к нему спиной девушки. Девушка заводит назад руки, пытаясь обхватить голову Ильхама, но, качнувшись, вдруг падает на песок и увлекает его за собой. Громко хлопает, разложившись, шезлонг, который Ильхам зацепил в падении ногой.

Не дожидаясь продолжения, я встаю и, проходя мимо них, бросаю едко:

– Kolay gelsin, dostum min! [20]

Перед столиком кафе, за которым я располагаюсь, вернувшись с пляжа, спустя десять минут появляется Ильхам, запыхавшийся и злой.

– Послушай, Тамара, какое тебе дело? – с раздражением спрашивает он, становясь на против меня и обхватывая пальцами плетеную спинку стула.

Я лениво выпускаю дым в сторону и туда же говорю:

– А ты хотел бы, чтобы я любовалась на эту пьяную страсть? Шезлонги ведь даже не выдержали.

– А что, нельзя было просто уйти?! – Ильхам обходит стул и садится, пошатнув хлипкий пластиковый стол. – Спугнула мне бабу.

Я морщусь:

– Одной меньше, одной больше… Супа заказать?

– Давай.

Я ухожу вымыть руки, заказываю по пути суп из баранины (пачу) себе и суп из рубца (ишкембе), Ильхаму, и, когда возвращаюсь к столу, на нем уже стоят две чашки кофе и корзинка с белым свежим хлебом, порезанным крупными ломтями. Ильхам курит, опустив голову. Он стряхивает пепел на пол и, подняв на меня покрасневшие глаза, говорит: