Туристы, ведомые Бебеком, устремляются вниз по лестнице, к глухо ухающей музыке, а я, побродив немного по полупустой еще стоянке, перехожу дорогу и направляюсь к маленькому парку аттракционов, развернувшемуся напротив «Мигроса».

Здесь тоже звучит музыка, перекрываемая время от времени протяжными криками и высокими визгами. Похрустывая мелким щебнем, которым посыпаны дорожки, взбудораженная публика переходит от каруселей к лодкам, от лодок к клеткам, от клеток к кабинкам. Я останавливаюсь у кассы и оглядываю аттракционы – взмывающий высоко и резко «молоток», вертящийся круг с вертящимися же кабинками, горки, карусели, паровозики… Внезапно образовавшаяся очередь неожиданно рассасывается, и я неторопливо покупаю в кассе три жетона, все еще раздумывая, на что мне их истратить.

Ближним к кассе оказывается вертящийся круг с кабинками. Я подхожу к перилам, сдерживающим зрителей и нетерпеливых посетителей, и, приглядевшись, узнаю аттракцион – на точно такой же я тратила все карманные деньги в то лето, когда мне было тринадцать. Я решительно прохожу вперед и устраиваюсь в кабинке, чувствуя, как завязывается от нетерпения и страха узел в желудке и влажнеют ладони, жадно обхватившие поручни. Конструкция вздрагивает, одна песня Таркана сменяется другой, и вот уже огни несутся мне навстречу и сливаются в сплошной желто-красный круг. Я кричу, широко раскрыв рот, и с криком из меня вылетает вся злость, усталость, раздражение и хандра. Сколько же лет я не кричала вот так, во всю глотку?

После круга я перебираюсь на лодку, но здесь уже не кричу, а лишь жмурюсь до слез и сжимаюсь в испуганный комок, когда меня несет, придавливая к земле.

Третий жетон я за ненадобностью отдаю чумазому мальчишке, крутящемуся у турнике тов на входе в парк. Он расплывается счастли вой улыбкой, а я иду к будке с горячими сэнд вичами, где беру самый простой – с колбасой и сыром, и в придачу к нему прошу налить мне чая в высокий бумажный стакан.

– Afiyet olsun! (приятного аппетита – тур.), – говорит мне усатый продавец, протягивая укутанный в салфетку сэндвич и чай.

– Cok tesekk"ur ederim! (большое спасибо – тур.), – отвечаю я хриплым голосом и улыбаюсь искренне и с удовольствием.

Утром я сталкиваюсь на лестнице у лобби-бара с Оксаной и предлагаю ей позавтракать со мной, не найдясь, что сказать после приветствия. Она соглашается частыми кивками, и мы молча идем с ней по узкой дорожке, расступаясь время от времени, чтобы пропустить туристов, идущих нам навстречу. Когда мы входим в ресторан, Оксана спрашивает, сможем ли мы сегодня отвезти ее в церковь.

– Я не знаю еще, – отвечаю я, наливая себе кофе из чана в высокий стакан для воды. – Мне надо сначала дождаться нашего гида с транс фера, потом найти машину…

Она просительно смотрит на меня, сжимая в руке очки.

– Оксана, а с бумагами все закончили уже? – спрашиваю я. – Вам не надо быть в отеле?

– Нет. Вчера все сделали… Я не могу в номере. В отеле не могу. Что мне тут делать теперь? Загорать, что ли?

Сев за стол, я закуриваю и замечаю, что Оксана смотрит на лежащую на столе пачку. Я подвигаю ее к ней:

– Берите.

Мы молча пьем кофе – я быстрыми глотками и глядя по сторонам, Оксана медленно и уткнувшись взглядом в скатерть.

Отставив пустой стакан, я встаю. С облегчением и чувством стыда из-за этого облегчения.

– Оксана, подойдете потом в лобби-бар?

Я попробую найти машину.

– Да-да, конечно. Выйдя из ресторана через боковую дверь, я направляюсь к магазину, торгующему кожей. Перед входом сидит на низкой скамейке, подставив лицо солнцу, продавщица Марина.

– Маринка, привет! – окликаю я ее. – Тебе солнца не хватает, что ли?

– Ой, Тома, здравствуй! Сто лет тебя не видела. Как ты?

– Да все так же. – Я пожимаю плечами. – Как у тебя? Как девочки?

Взгляд Марины теплеет, губы растягиваются в довольной улыбке гордой матери.

– Разрисовали письменный стол, который я им отослала. Ужас. Бить же некому. Бабушка старая, не может за ними уследить. Ничего, се зон закончится, поеду домой, устрою им!

Я смеюсь, зная, что Марина никогда не тронет и пальцем своих обожаемых девочек – слишком виноватой она чувствует себя из-за того, что оставляет дочерей на несколько месяцев в году со своей старой матерью.

– Слушай, Марин, а Эльдара нет?

– Нет, он в Анталию уехал.

– А когда будет?

– Не знаю. Может, вечером, а может, и завтра. – Марина вдруг оживляется: – О, слу шай, Тамар, а чего у вас там случилось? С мужиком-то?

Я коротко взмахиваю ладонью:

– Перегрелся на солнце, перепил, переку рил. Сердце.

Поняв, что этот разговор я поддерживать не буду, Марина проглатывает следующий вопрос, уже вертевшийся на языке.

– Понятно, – тянет она. – А ты когда в Москву летишь?