Толя поймал мотор. Терять время на метро не хотелось, тем более что деньги были. Он посмотрел на купленные вчера часы, змеей сжимавшие запястье. Время еще оставалось. Сидя в автомобиле, он позвонил матери. Та была рада услышать его голос, потом, расплакавшись, сообщила, что бабушка приходила к ней во сне, просила присмотреть за внучком:

— Так и сказала: «Ты за Толенькой-внучком приглядывай. Я ему уже не помогу».

— Мама брось, сходи в церковь, закажи панихиду или просто свечек поставь, — отмахнулся он, разглядывая через приоткрытое окно прохожих и автомобили на соседних полосах движения.

— Я ходила сегодня, за всех ставила. Что там произошло! Толенька, ты меня прости, что нервничать тебя заставлю, но я должна рассказать, — произнесла мать и замолчала, словно опасаясь чего-то.

— Мам, деньги капают, говори уж! — психанул парень.

— Вы ведь с Геной вместе уезжали. Я просто его маму встретила в церкви. Она на коленях перед иконой поклоны била, а как меня заметила, так бросилась, будто дикая, и кричит: «Что твой сын с моим мальчиком сделал?! Мне знак был! Что сделал?!» И женщина заплакала, переживая произошедшее, ощущая запах ладана, чувствуя на себе взгляды верующих, собравшихся вокруг.

— Что за знак ей был? — спросил Толя, с силой сжав сотовый правой рукой. Потом он обратился к водителю автомобиля:

— Долго еще?

— Сам видишь, какие пробки. Вон тачка с мигалками дорогу перегородила, — указал вперед мужик, дыхнув на Толю прокуренным ртом.

Дизайнер отвернулся и спросил мать:

— Так что за знак ей был?

— Не знаю, сынок. Она словно взбесилась, меня за рукав схватила и к иконе Девы Марии поволокла, приговаривая: «Перед ликом святым говори! Как мать матери говори! Что с моим мальчиком?!» Я отбивалась, она рукой махнула и несколько свечей сбила…

Тут женщина осеклась, словно ей в спину воткнули нож и слова застряли в горле. Толя, посмотрев, как впереди правительственный автомобиль, сигналя лампочками, поехал влево, освобождая дорогу, спросил:

— Мам, ты чего замолчала? Мам?!

Он слышал ее дыхание, еще какой-то звук, похожий на знакомый с детства хлопок пистона в игрушечном пистолете.

— Мама, хватит молчать!

— Толенька, — прохрипела она, и по спине парня побежали мурашки. — Она смахнула те самые свечки, которые я за твое, Генкино и отца твоего здоровье ставила.

Она вспомнила еще раз, как мать Гены, с округлившимися безумными выплаканными глазами, дергает ее за рукав. Трещат нитки шва, верующие вокруг ропщут. Пахнет церковью. Другой рукой женщина машет, задевая свечки, только что поставленные за здравие дорогих и просто знакомых людей. Огоньки гаснут. Восковые палочки летят на деревянный пол. Еще несколько свечей по соседству гаснут и падают вниз. Воскресив это в памяти за миг, мама Толи продолжила:

— Вот тогда на нее налетели люди и спасли меня. Возникла сумятица, я сбежала от стыда, — затараторила она. — Надо сходить и службу за здравие заказать, только в другую церковь. В эту боюсь идти, хоть и рядом с домом.

— Мамочка, тебе нужно успокоиться. Ты с похоронами, с наследством совсем вымоталась, а тут еще эта ненормальная. Я понятия не имею, что делает Генка. Я тогда его матери не сказал, но он подсел на наркотики, и наши пути…

Его перебили гудки. Он посмотрел удивленно на телефон, перенабрал номер. Абонент был недоступен или находился вне зоны досягаемости. «Батарейка могла разрядиться», — подумал парень, убирая сотовый в кожух, прикрепленный к ремню. Недосказанность повисла в воздухе как что-то осязаемое, твердое. Толя посмотрел в окно:

— Подъезжаем?

— Уже, — притормаживая, ответил водитель.

Парень протянул деньги, вышел. «Может, зайти к Генке, на старый адрес? Узнаю, что к чему?» — размышлял он, но стоило увидеть яркую неоновую вывеску ресторана, стоящую около входа в него Полину в вечернем платье, то обо всем забыл.

— Привет, я не опоздал? — подходя, целуя ее в щеку, спросил он.

— Я только что подъехала.

— Нужно было ехать вдвоем, — подставляя ей согнутую в локте руку, сказал Толя.

— Я же была в парикмахерской, стыдно признаться, но в ресторане не была несколько лет, — обвив свою руку вокруг его, ответила она.

— Первый раз я же видел тебя обедающей в ресторане у высотки, — улыбнулся дизайнер.

— Я имею в виду походы с мужчиной, моим мужчиной, — прильнув к его плечу щекой, прошептала она. Волосы женщине уложили в витиеватую ракушку, над которой парикмахер трудился полтора часа.

— Столик номер двенадцать, — сказал Толя подошедшему к ним распорядителю зала.

Зализанный мужчина кивнул и повел пару меж столов, занятых разномастными персонажами: лысые, пузатые, после перманента, обесцвеченные, в строгом и дорогом, в блестящем и безвкусном, ярко накрашенные и с естественным макияжем…