— А я маленько закладываю, — признался оркестрант. — Давайте, доктор, еще по стаканчику.

Выпив второй стакан, Николай Иванович не ощутил опьянения; он только почувствовал, что его взволнованно-восторженное настроение укрепилось и словно продолжилось. Да еще, пожалуй, Сергей Михайлович — так звали оркестранта — показался вдруг интересным собеседником. Они шли к санаторию, делая крюк, берегом моря. Коташеву хотелось сказать своему спутнику что-нибудь очень приятное: он чувствовал себя виноватым за то, что так долго считал его неинтересным человеком.

— Я никогда не бывал в Крыму, — сказал Николай Иванович, сильно и свободно размахивая руками. — Как здесь прелестно, дорогой мой! Вы счастливец! Музыка!.. Вот это все — море, небо, зелень — вы в силах подарить людям, сидящим в зале. Тончайшие движения человеческой души запечатлеваются в звуках. Вы проводите смычком по струнам…

— Я играю в оркестре кинотеатра «Гигант», — перебил его Сергей Михайлович. — Это все правильно: покорять зал, исторгать чудные звуки, уноситься ввысь… Но для этого необходима одна мелочь — талант, А у меня, как оказалось, его нету…

— Неправда! — горячо возразил Коташев. — Не верю! Я убежден — вы талантливый человек. Наконец, вы кончили консерваторию!

Сергей Михайлович рассмеялся:

— Консерватория — учебное заведение. Оттуда выходят и Чайковские и лабухи.

— Кто? — не понял Коташев.

— Лабухи! Так называются на нашем оркестрантском жаргоне те музыканты, которые лишены дарования.

— Как можно говорить о себе такими словами! — горячился Коташев.

— Так ведь все уже было, дорогой доктор: думал, что затирают, думал, что не везет. Я читал в молодости даты под портретами на календарях и высчитывал, сколько прожил тот или иной гений. И всегда получалось, что у меня еще масса времени впереди…

В тоне пожилого оркестранта не было и тени грусти. Большого роста, широкоплечий, с крупными и какими-то мятыми чертами добродушного лица, он шел слегка развинченной походкой, загребая ногами песок. Его легко было представить себе с контрабасом в руках, но никак не со скрипкой.

— В этом, Николай Иванович, тоже есть свой резон — понять собственное место в жизни, — сказал он, когда они входили в калитку санаторного сада. — Не одним же гениям жить на земле…

Возле, столовой стоял оживленный Пичугин. Он разговаривал о чем-то с Аней и громко смеялся. Она убежала к себе в комнату, а Пичугин, завидев приближающихся Коташева и оркестранта, подмигнул вслед девушке и сказал:

— Прелестный экземпляр! Не правда ли, доктор?

У Коташева зашумело сердце, и он тихо переспросил:

— Как вы сказали?

В полутьме не было видно его побелевшего лица. Пичугин ответил:

— Я говорю, экземплярчик хорош. На любителя!..

Неумело широко размахнувшись, Коташев ударил его по лицу. Уже коснувшись Пичугина, он вдруг почувствовал невыразимое наслаждение от того, что делает, и ударил еще раз.

У инженера свалились очки. Отшатнувшись, он прикрыл локтем лицо и споткнулся о ступеньку. Оркестрант заслонил его от Коташева и испуганно зашептал:

— Николай Иванович… Доктор… Ради бога!

У Коташева тряслись руки и дергалась щека.

— Я не позволю!.. — говорил он тонким голосом. — Вы не смеете!.. Это гадость!

Из распахнутых окон летней столовой высунулись люди. Оркестрант замахал на них руками и торопливо успокоил:

— Ничего, ничего, товарищи… Все в порядке… Ешьте, пожалуйста.

Коташев круто повернулся и пошел прочь. Пичугин нашарил на земле очки, надел их и, пожав плечами, сказал оркестранту, который растерянно гладил его по спине:

— Все-таки это довольно странно… Какой-то психопат!

Часа через полтора оркестрант нашел Коташева на берегу моря. Он сидел на камне и водил прутиком по песку. Вздохнув, Сергей Михайлович присел рядом.

— Сегодня на ужин давали жареную рыбу. Я вам поставил в тумбочку, — сказал он.

— Благодарю вас, — ответил Коташев. — Мне, очевидно, не следовало пить так много вина.

— Я должен был вас предупредить, — виноватым голосом сказал Сергей Михайлович. — Это молодое вино очень коварное: пьешь — вроде квасок, а потом как пойдет бродить в желудке!.. А еще бывает, знаете, намешают туда разной дряни — хмель, дрожжи…