Когда из-за моря показалось солнце, он бережно разбудил Аню. Она проснулась посвежевшая, розовая от сна и первых солнечных лучей. Глядя на восход, Коташев восторженно молчал — он боялся вспугнуть солнце избитыми фразами, а Аня, по молодости, ничего еще не боялась и восхищалась этим всегда новым зрелищем, не выбирая никаких особенных слов.

Она прочитала с выражением стихи Пушкина «Прощай, свободная стихия!», и Коташев подумал, какое счастье быть гениальным поэтом.

— И представить себе только, — сказала Аня, — зачем мы всегда в это время суток спим!..

Они спустились к санаторию; он поддерживал ее сильной рукой на крутых тропинках. Незнакомыми ему голосами запевали коротко птицы. Пахло уже не мятой, остывшей за ночь, а цветами, влажной от росы травой. Бурьян подле ограды оказался не таким высоким и густым. Было легко не только дышать, но и смотреть вдаль — такой простор открывался глазам.

У своего павильона она сказала на прощанье: «Спокойной ночи» — и тотчас же рассмеялась, потому что ночь, собственно, уже давно прошла. Он не напомнил ей, что собирается через час уехать на станцию.

Когда Аня ушла, Николай Иванович вынул из кустов свой чемодан. Поставив его на скамью, он аккуратно уложил беспорядочно набросанные вещи. Солнце по-утреннему медленно припекало спину. Коташев сел на скамью, раскинул руки в стороны и, зажмурившись от света, просидел так минут пять. В кухне хлопнула несколько раз дверь, зазвякала посуда. Чей-то голос позвал:

— Максим, иди завтракать!

С крыши шлепнулся тяжелый санаторный кот и помчался на зов.

Около скамьи кто-то тихо кашлянул. Николай Иванович открыл глаза. С чемоданом в руках стоял Пичугин.

— Вы на станцию? — спросил он, кивнув на чемодан Коташева. Тот помедлил с ответом, и Пичугин быстро добавил: — Я трезво все обдумал. Глупая история!.. На кой, собственно, леший нужно, чтобы отсюда приходили к нам на службу какие-то жалобы! Знаете, начнется — местком, партком, собрания, заседания… жена узнает… Чепуха какая-то!

Он говорил быстро, боясь остановиться, чтобы неожиданно не выяснилось, что Коташев не желает ему отвечать.

— Конечно, это распущенность — хлестать людей по физиономии! — с напряженным лицом продолжал он. — По правилам вы должны были извиниться…

— Извините, — сказал Коташев.

Лицо инженера просияло, он весь как-то захлопотал: поставил чемодан на землю, протер пальцами очки, снова поднял чемодан.

— Ну, вот и все. Точка… Утро какое прелестное!., А все остальное — нервы. Насколько я знаю, современная медицина вообще нынче объясняет многое состоянием коры головного мозга? Ведь так же?

Коташев кивнул. Ему было жаль сейчас Пичугина, но недоставало сил преодолеть отвращение.

— Значит, вы тоже на станцию? — снова спросил инженер.

— Нет, — подумав, ответил Николай Иванович. Увидев пристальный взгляд Пичугина, устремленный на чемодан, Коташев лениво, не задумываясь, объяснил: —Вынес проветрить… Да и документ один надо было найти.

Для правдоподобия он начал рыться в чемодане. Инженер, очевидно, не поверил. Он потоптался обиженно и сказал:

— Ну а я поехал. Надоел мне этот санаторий до чертиков. Руки стосковались по работе…

Отойдя на несколько шагов, уже совсем другим голосом Пичугин крикнул:

— Передайте, пожалуйста, привет Анечке. Я, к сожалению, не успел с ней попрощаться…

— Спасибо, — спокойно ответил Коташев. — Непременно передам…

«Мелкий человек, — улыбнувшись, подумал Николай Иванович. — Если бы он знал, как у меня сейчас хорошо на душе… А подойти близко все-таки боялся: думал — опять ударю…»

И вдруг по-мальчишески стало приятно, что крепкий на вид инженер его, Коташева, испугался.

Он вошел на цыпочках в свою комнату — пустовала только кровать Пичугина — и положил чемодан в стенной шкаф. Затем вышел на пляж. Здесь еще никого не было. Неподалеку стояла вышка с площадками для прыжков с разной высоты. Он разделся, взобрался на вышку, осторожно заглянул с площадки в воду и, не давая себе опомниться, бросился в море ногами вниз.

Появившись в санатории только после завтрака, Коташев нашел Аню и оркестранта и сказал им, что получил телеграфный вызов из клиники. Они обменялись городскими телефонами; Коташев тотчас же уехал с санаторным грузовиком на станцию к вечернему поезду.

Лето в городе стояло дождливое, пришлось сразу же влезать в калоши. Серая, мокрая погода словно перенесла Коташева в другой мир; все, что было с ним несколько дней назад, стало уже нереальным.

Ему было приятно очутиться в своей обжитой квартире, где каждая вещь находилась на привычном, насиженном месте. В настольном календаре почти месяц назад он записал на листке первого июня: «Купить пасту и мыло для бритья. Поезд в 18.30».