Это было неописуемо хорошо, как будто я вернулась домой. По-моему, мы оба плакали. А потом случилась какая-то необыкновенная вещь. Я уснула на руках у Каруна, как ребёнок — запрокинув голову и раскрыв рот. Я больше не могла быть сильной и самостоятельной. Не круглосуточно… Пусть на несколько часов ночи — но я позволила себе отпустить штурвал. И, наверное, это была самая счастливая ночь в моей жизни…

Ещё несколько дней мы шли, пока не падали без сил.

На следующую ночь мы зарылись глубоко в скопление кустарника, а там, в зарослях, нашлась небольшая полянка — как раз для двух скорчившихся людей. Снаружи нас было не видно, зато мы смогли хоть как-то контролировать ситуацию, покажись кто-то чужой. Костра решили всё-таки не разводить. Усевшись рядом, мы попытались спать, но холодная ночь немедленно вступила в свои права.

— Карун. Ты простудишься…

— Делать нечего.

— Я сейчас разденусь и залезу к тебе под куртку. Всё равно я собой воздух грею.

— Я не выдержу, — хихикнул Карун после паузы.

— Вот же напугал.

Торопливо смахнув с себя свитер, я пробралась под его одежду, а Карун вынул руки из рукавов. Обнявшись, мы начали походить на какое-то двуголовое и четвероногое неуклюжее чудовище. И всё-таки мы тут же уснули. Карун прижимал меня к себе левой рукой, а в правой так и сжимал пистолет. Несколько раз просыпаясь, я ощущала, как тёплое от наших тел дуло «треккеда» прижимается к моему животу. Но я закрывала глаза и снова погружалась в сон…

Утром Карун учинил надо мной первый сеанс семейного насилия и мужского произвола. Он скормил мне всю еду, отложенную на этот раз. Все попытки более честного (с моей точки зрения) дележа были императивно отклонены — я уж призабыла, какой опасной сволочью он может быть. Пока я возмущалась, Карун донёс до моего сведения, что взрослый человек без вреда для жизни может провести без пищи не менее четырёх недель — а вот если я ослабею и потеряю Дар, то уж не ворОны ли меня на Остров вознесут? «С жизнью — ерунда вопрос, а вот как насчёт здоровья? — ядовито осведомилась я, — потому что если ты ослабеешь, то тащить тебя на себе я вряд ли смогу». В ответ этот невыносимый человек коротко зарычал (наверное, чтоб скрыть бурчание в животе, сказала я вслед) и двинулся через кусты.

Я покинула заросли с яростным желанием его побить (хотя не очень представляла, как), но Карун ограничился примирительным:

— Рыжая, не спорь. Ты сама знаешь, что так правильно.

— Это неправильно!

— Спечёшь мне пирожок, когда будет где.

Засопев, я донесла до его сведения, что печь пирожки не умею — Карун ответил, что это не беда, потому что он всеяден и неприхотлив, сойдёт и какое-то подобие пирожка… Мы двинулись вперёд, обмениваясь ядовитыми замечаниями. Однако энергии нашей хватило ненадолго — спустя полчаса наступила тишина, нарушаемая лишь хрустом камешков под нашими ногами… Карун шагал рядом бледный и отрешённый, словно намереваясь пробить невидимую стену, и мне казалось, что от усталости и слабости он на самом-то деле уже ничего не видит перед собой. Я митинговала сама с собой, изобретая доводы, как бы его накормить, но ни один из них не мог перешибить того непреложного факта, что в истощении я не взлечу… Это было правдой. Мне требовалось быть чуть более, чем здоровой.

Вечером следующего дня мы оказались на ровной, как стол, голой местности — плохо было даже не то, что там совершенно было негде укрыться, а то, что наутро мы бы оказались на виду у всякого, кто решил бы двинуться на поиски всяких беглых личностей… Но идею идти всю ночь мы даже не рассматривали — ноги уже не держали. Кое-как укутавшись во всю одежду, что у нас была, мы прижались друг к другу и так, сидя, провели несколько часов. О костре речь тем более не шла — огонь был бы заметен на многие пуни. От тревоги, усталости и холода мы оба так и не смогли заснуть, но хотя бы немного отдохнули. Глубокой ночью мы двинулись в путь, и уже к десяти часам утра мы снова укрылись под сенью чахлого редколесья.

Ближе к полудню мы снова повалились на землю и почти немедленно заснули, оба, прямо на слое прошлогодних листьев… Вскинувшись через пару часов, Карун растолкал меня и чуть ли не силком поднял на ноги. Мы побрели дальше, едва ловя ногами качающуюся землю… Мне жутко хотелось есть, спать и согреться, одежда на нас отсырела. Иногда я поднимала глаза на Каруна — его лицо превратилось в неподвижную, осунувшуюся маску. На следующем привале мне удалось затолкать в него половинку бутерброда — лучше не спрашивайте, чего мне это стоило.

Оторваться от тени КСН на горизонте стало нашей общей манией, и мы следовали ей с упорством обречённых. В Мире не оставалось мест, где мы могли бы чувствовать себя в безопасности. Разве что нам повезёт, и мы найдём способ вернуться в Адди-да-Карделл — но чем дальше, тем меньше я верила, что это возможно. Это безумие — надеяться найти Остров, идя пешком по Плоскогорью. И Карун прав. С огромной вероятностью по приказу Совета в Горной Стране его убьют. Его приговорили, решение в силе. Меня, наверное, тоже. Но у нас не было выхода. Оставался шанс, что так мы проживем хотя бы ещё несколько дней… в бегах или в плену у бризов. Что нас хотя бы не разлучат. Да и убьют с гарантированным человеколюбием. Внизу нам это уже не светило.