Шрифт:
1988
* * *
Господа! Есть во мне гениальности нить,Пошлость жизни ее не порвет!Я собою могу целый мир заслонить(Если Вы мне уткнетесь в живот).1974
ОСЫПАЮЩИЕСЯ СТИХИ
«Есть речи — значенье…»
М. Лермонов1988
СТАРАЯ ПЕСНЯ
— Ты зачем стал лодку мастерить?Не для старика простор морей.— Видишь ли, я собираюсь плыть,ну а плыть надежней на своей.— Но она утонет через миг,ты не увезешь в ней никого.— Видишь ли, она не на двоих,видишь ли, она на одного.— Но ее ведь сразу захлестнети утопит первая волна.— Видишь ли, она не поплывет,эта лодка плыть и не должна.— Это мачта, что ли, не поймешь?Я не дам на парус полотна.— Ничего, ты парус мне сплетешьиз цветов и листьев, не из льна 1984
* * *
Можно лишь повторить — ничего невозможно понять,Я верчу эти вещи с печальным, упрятанным смехом:Археолог грядущий вот так же начнет примерятьНаши мысли, надежды, любови — и с тем же успехом.Все, что делали вы — посвящалось великим богам,В то, что делаем мы — посвящались немногие люди.Эти вещи — лишь выкрик: Мы были! — другим берегам,Нет, длиннее, с добавкою детской:Мы больше не будем. 1989
* * *
Жить одиноко и неинтересно,Платить ценою каждой божьей ночиЗа никому не нужных восемь строчек,Такой ценою покупать безвестность?Но встало солнце, осветило травы,И в пять минут переменило местность,И я благодарил судьбу за правоТакой ценою покупать безвестность.1983
* * *
… А наутро проснешься, на улицу выйдешьВ этот мир, что едва начинает светать.И куда ни посмотришь — отчетливо видишьРуку мастера. Как мне ее не узнать?Мне знаком этот страх, и восторг, и смятенье,Та неделя без сна, где сознанье творитДо конца, до беспамятства, до исступленья,Но очнешься и взглянешь: мир чудный стоит.1983
* * *
В мире осень,и каждый сорвавшийся плоднужно сначала расслышать,чтобы потом раскутать.У детства должен быть очень маленьким роти очень большими уши.1990
* * *
Лизе
1991
О БОЛИ
Легко я пережил доносы,легко похоронил отца,и перекрестные допросыперетерпел я слегонца,и не терял я эти губы,пьянящие, как алкоголь,но у меня болели зубы.Я знаю, что такое боль.1997
* * *
Сегодня так часто срываются звезды,Что даже о космос нельзя опереться,Там будто бы чиркают спичкой нервозно,А спичка не может никак разгореться.И полночи этой ничто не осветит,Ничто не рассеет во мне раздраженья,Никто на вопросы мои не ответит,И нет утешенья,Во мне все противится жить по указкеПровидцев, сколь добрых, настолько лукавых,Душа не поверит в наивные сказки,Что в детях она повторится и в травах.И в мире прекраснейшем, но жутковатом,Где может последним стать каждый твой выдох,Она не живет ожидает расплаты,И нужно ей не утешенье, а — выход.Но кто мне подскажет, куда мне бежатьОт жизни, от жил, разрываемых кровью,От жженья, которого мне не унятьНи счастьем, ни славой, ни женской любовью.Ведь я уже связан, уже погруженВ сумятицу судеб. Меня научили,Как рушить и строить, как лезть на рожон,И я забываюсь, и радуюсь силе.Лишь ночью, мучительной и сокровенной,Я вижу, сколь призрачна эта свобода,И горестно плачу над жизнью мгновенной,Несущейся, словно звезда с небосвода.Сейчас промелькнет! Я сейчас загадаю,Ведь должен хотя бы однажды успеть я…Сверкнула! И снова я не успеваюСказать это длинное слово: бессмертье! 1985
* * *
К ним уже не успеть до конца сновиденья,Я едва различаю высокие крыши.Закрывая жилища, смывая растенья,Он ползет от реки, он становится вышеИ сквозь этот туман мне уже не пробраться.Я ломаю лавиною нежных проклятийЭтот мир, эти неисчислимые царства,Этот космос любимых моих восприятий.И упругий ручей на стихи Пастернака,И коня Заболоцкого в дымке тумана,И поляну Ахматовой, тайные знакиНа фаянсовом небе времен Мандельштама.И опять, зачарованный чувством сиротства,Пораженный навязчивой детской мечтою,Я молю, я ловлю мимолетные сходстваЭтих судеб с моей непутевой судьбою.Впереди все пространство от сосен до песенНаполняет какое-то тайное братство.Но сужается круг, он удушлив и тесен.И сквозь этот туман мне уже не пробраться.Он ползет от реки, он становится выше.Закрывает жилища, смывает растенья,Застилает дорогу и дачные крыши.К ним уже не успеть до конца сновиденья. 1982
* * *
В полутора метрах под уровнем улиц,В подвалах, пропахших печною золой,Когда мы к полуночным строчкам нагнулись,Нас нет на земле — мы уже под землей.Вмурованный в дымный, закрученный кокон,Вращается быт — он убог и бесправен,Пронзенный лучами из вкопанных окон,Сквозь щели навеки затворенных ставен.Друзья постучатся носочком ботинка —Так пробуют — жив ли? — устав избивать.«А ну, откупоривайся, сардинка,Слыхал, потеплело, туды ж твою мать!»И правда теплее, а мы и не ждали,А мы и не верили, мы и не знали,Пока пировали в кромешном подвале,Пока к нам о стены гроба ударяли.Как мы преуспели в печальном искусстве —Под время попасть, под статью и под дуло,Но мы — оптимисты — из мрачных предчувствийПока ни одно еще не обмануло.Вы видели это, вы помните это:И холод зимы, и поземку измены,А мы выходили, прищурясь от света,Из жизнеубежищ на светлые сцены.И я не забуду, как нас принимали,Как вдруг оживали застывшие лица,И делалось жарко в нетопленом зале,И нужно идти, а куда расходиться?Ведь всюду огромные серые залы,Где говор приглушен, а воздух сгущен,Где в самом углу за прилизанным малымЕсть двери с табличкою: «Вход воспрещен».Я знал эти дверцы в подземные царства,Где, матовой мглою касаясь лица,Вращаясь, шипят жернова государства,В мельчайшую пыль превращая сердца.