— Да что ты такой? — добродушно говорил Дубрав. — …Я ж прежде тебя не знал, а теперь вижу — дома ты не уживёшься.

— Отпустите?! — недоверчиво вскрикнул Ярослав, но глаза его уже просияли — он понял, что Дубрав говорит правду.

— Да — хоть и родителей твоих жалко, но раз так… тюремщиком никогда не был… И вот что: наверное, нам даже лучше вместе идти; ведь нам же вместе — мы тоже к Янтарному морю.

— Кто это "мы"?

— Я, Алёша и Оля…

— Вы с ними идёте — вот так да!..

В Ярославе уже и крапинки от былого недоверия не осталось, и вот он уже рассмеялся тем громким, свободным смехом, каким смеялся, когда встретил на Янтарном тракте Алёшу и Ольгу. Дубрав убрал руку с его плеча, и мальчик тут же перехватил эту руку, дружески пожал

Тут Дубрав, тяжело вздохнул и проговорил:

— Теперь ты иди к Северным воротам, там я назначил дожидаться Алёше да Оле — надеюсь, они уже там. Ну а я с твоим отцом поговорю, постараюсь утешить его…

— Спасибо! Спасибо вам! — мальчик повернулся и что было сил бросился бежать обратно по этой узенькой улочке…

Только на несколько мгновений промелькнула Дубрава, и вот уже (не успели Алеша и Оля опомниться), вновь закружила человеческая круговерть. Надо сказать, что, несмотря на сутолоку, на шум-гам — Дубградский базар вовсе не был местом о котом я бы однозначно сказал — это место плохое. Ведь приезжали туда и умельцы из всяких деревней, деревенек — выставляли на всеобщее обозрения свои изделия, и были там настоящие произведения, на которые залюбуешься; такое неприятие, и всё возрастающее головокружение было вызвано у ребят их чувством голода — в желудках урчало, и ничего с этим нельзя было поделать — ноги подкашивались.

Оля положила свою ладошку Алёше на плечо и проговорила чуть слышно:

— Алёшенька, пойдём к Северным воротам, как нам Дубрав велел…

Алёша, борясь с ледяными чувствами, опустил голову, вздрагивал — отвечал прерывистым голосом, в котором перемежались разные чувствия:

— Оля — нет! Я так долго не вытерплю… — черты лица его заострились и вообще — вид и голос его были лихорадочными. — Ведь ещё неведомо, сколько там его придётся ждать, быть может до ночи…

— Алёшенька — здесь мы должны довериться ему…

Чувствуя, что как он стал совсем холодным, она положила ладошку ему на лоб, осторожно провела, тихо, успокаивающе поцеловала (а ведь и ей как тяжело было…), шептала:

— Пойдём пожалуйста. Ведь Дубрав такой мудрый он всё понимает…

— Ну, пойдём… — Алёша прикрыл глаза — и постарался потушить все свои чувствия, и глаза прикрыл — лишь бы только по сторонам не глядеть — доверился он Оле, а она его повела за руку…

Спустя пару минут, они бы вышли с базарной площади, и, спросив у встречного, как пройти к Северным воротам — спустя ещё несколько минут, к этим воротам бы и вышли — но… к Несчастью (пишу к несчастью, потому что действительно к многим страданиям это приведёт) — за ребятами уже некоторое время следил глаз — да — именно глаз, а не пара, потому что второй был видимо выбит (во всяком случае — перетянут чёрной тряпкой). Единственный же уцелевший глаз глядел настороженно, и не только в ребят он впивался своей настороженной, хитрой глубиной, но и по сторонам рыскал, и как только где-нибудь поблизости появлялись фигуры солдат государевых — сразу устремлялся вниз, мерк, незаметным становился, и вообще — фигура эта пригибалась, и становилась самой неприметной частью толпы; тем не менее — он всё крутился возле, и слышал большинство громких произнесённых Алёшей слов. И вот теперь появился перед ними человек — очень широкий в плечах, с неприятным, изъеденным сыпью лицом; когда заговорил — голос его приглушённо-гремучий впился также, как и единственный глаз:

— Покушать захотелось, правильно?..

— Да — мы действительно давно не ели. — спокойно отвечала Оля. — Однако же здесь нас ждёт один человек, и он нас накормит…

— Что-то я в этом не уверен… — продолжал в них впиваться одноглазый.

Эта последние слова — точно поддерживали прорывающиеся Алёшины порывы, и юноша проговорил:

— А я на это и вовсе не надеюсь. Просто глупо так отсюда уходить.

— Вот и я считаю, что уходить не стоит. — тем же напористым тоном продолжал неизвестный. — Ведь вы же ребята бездомные.

— Вовсе и нет — с чего вы взяли? — насторожился Алёша.

— Да у меня на вас нюх. — ухмылка показала наполовину опустошённый ряд прогнивших жёлтых зубов. — …А вы не бойтесь, я ж понимаю — чего так насторожились — чай не первый раз так приходится… — он подмигнул.

— Зато я не понимаю… — вздёрнула плечиками Оля. — Счастливо оставаться, но мы пойдём.

— Ну, как хотите. — вздохнул одноглазый. — …А я вас накормить хорошенько хотел. Пирожки отменные…

Надо отдать ему должное: "пирожки отменные" — он проговорил так, что и у сытого человека потекли бы слюни. Алёша дёрнулся к нему — худющий, смертно-бледный — казалось, сейчас сшибёт этого человека с ног:

— Ну — довольно нам голову морочить! Говорите, что надо…

— Да тиши, тише… — одноглазый настороженно оглянулся, но не приметив ничего для себя опасного уже улыбнулся. — Своя кровь — чувствуется. Есть тут поблизости одно местечко — купец там торгует…

— Ну так видите нас! — вскрикнул Алёша.

— Да ты что, Алёшенька! — взмолилась Ольга.

— Оля, Оля — только один раз.

— Алёшенька, ты посмотри — ведь это нехороший человек. Зачем он нас подговаривает?..

Но Алёша не хотел её слушать — он даже уши заткнул, и продвигался за широченной спиной провожатого — но вот тот отпрянул в сторону, и неподалеку открылся большой прилавок на котором разложил свой товар купец — человек тучный, чернобородый, который, словно располневший Кощей нависал над своим богатством. Но на купца Алеша и не взглянул — он пожирал глазами румяные, исходящие теплым, душистым паром пироги, которые лежали подле него. И в воздухе витали самые приятные и самые мучительные ароматы: и яблочный, и вишневый, и мясной, и многие другие…