….Сотни, тысячи голосов — и в какой же стремительной, исступлённой череде все эти голоса грохочут, переплетаются, наваливаются — валы слов, океаны восклицаний — конечно, Алёша не утерпел и сразу поднял голову. Увидел он огромное число однообразных ликов — эти лики были ликами приведших его, но всё же и отличались от них: хотя черты тоже были оплывшими, а глаза мутными — всё же под мутной пеленою постоянно пылал мучительный, надрывный пламень; эти, пристально в него впивающиеся глаза, так и кишели вопросами; и сами лики — с первого взгляда казались точно такими же мертвенно бледными как и там, на много вёрст внизу, в подкостной галереи — но в галерее бледность была вызвана постоянной нехватка воздуха, возможно — питанием (Алёша так и не узнал, какое они там находили себе пропитание) — здесь же смертная эта бледность подымалась из глубин — тот нездоровый, лихорадочно пышущий пламень, который пылал в их глазах — выжигал их изнутри… Они были гораздо более измождены нежели жители глубин, и, приглядевшись повнимательнее, Алёша даже ужаснулся их худобе: ведь здесь, несмотря на костяные укрепления по краям площадки, бил постоянный сильнейший ветрило, и они непременно должны были бы быть унесены — и только потом, приглядевшись, он обнаружил, что на ногах их — ботинки с высокими, сбитыми из чего-то тяжёлого подошвами — эти то подошвы их и удерживали…

Меж тем, продолжая оглядываться, Алёша обнаружил, что всю вокруг заставлена выдолбленными из кости массивными стволами; на которых лежали массивнейшие тома, в которых усердно что-то записывалось; меж столами высились костяные приборы о предназначении которых Алёша даже не мог догадываться: приборы эти отчаянно двигались, крутились, вертелись — и было их так много, и так разнообразно было их движение, что у Алёши зарябило в глазах, он опустил голову, замотал ею, пытаясь совладать со сдавливающим виски обручем ледяной боли, и тут осознал, что к нему обращаются с многочисленными вопросами. Причём тон вопросов был самый разный — то обращались к нему почтительно, то грубо встряхивали, и выкрикивали повелительно, дыша чем-то смрадным в лицо. Алёша и рад был бы ответить, да наваливалось на него такое множество слов, что он просто путался в причудливом переплетении слов, и, наконец, не выдержал, завопил:

— Оставьте! Оставьте меня!.. Оставьте же!!!

Он был существом, которое одним своим видом уже повергало в изумление; когда же он завопил, то все, даже и державшие его отпрянули — встали плотным кольцом, которое по крайней мере защитило Алёшу от ветра. Кольцо безмолвствовало, ожидало от Алёши какой-то дальнейшей выходки, которая указала бы им, что же делать дальше; однако же за пределами кольца продолжалось то шумливое, суетливое подобие жизни, которое царило здесь и задолго до Алёшиного прибытия. Конечно, юноше больше всего хотелось просто вырваться из этого места, но, не видя к этому никакой возможности, спросил первое, что пришло в голову:

— Расскажите мне о себе. Покажите, чем вы живёте…

Вновь зашумели голоса, но уже счастливо-одобрительные, и среди прочего было выражено повеление, чтобы двое из приведших Алёшу остались, поддерживать хрупкого гостя, а остальные — убирались по своим уровням. Приказание было исполнено и начался осмотр…

Что запомнил Алёша?.. Запомнил, что окружающие всячески пытались выразить своё почтение — в поклонах, в любезных, льстивых словечках, в отвратительных своей невзрачностью улыбках. Причём больше всего старались льстить те, кто осмеливался прежде выражаться за Алёшу как за еретика; они воображали, что он затаил на них зло, и ужасно волновались (хотя, как он мог таить на них какое-то зло, когда они ничем и не выделились из однообразной массы?). Постепенно в окружающей его толпе росло убеждение, что Алёша наделён огромнейшей властью, и они считали уже за величайшее счастье, что им дозволено составлять его свиту — они с ожесточением натасканных псов, отгоняли всех, кто пытался пристроиться со стороны (да и друг на друга поглядывали как на соперников, искали только повод, чтобы сцепиться)… Алёше были показаны различные дёргающиеся и стонущие приборы, было объяснено по какому принципу происходит их движение, а когда Алёша спросил, в чём смысл этого движения, и вообще — всех их суеты, то получил восторженные возгласы (они увидели в его вопросе некий высший смысл); его подвели к подъёмнику, который черпал и черпал из костных недр сотни мелко исписанных листков — причём некоторые листки были залиты кровью, или чем-то смердящим; листки эти стремительно просматривались, и почти все сбрасывались обратно, в костные недра — лишь незначительная их часть разбиралась, расшивалась по толстенным книгам (некоторые на десять метров громоздились), Алёша видел, как одну из этих книг сбросили вниз, и тут же принялись сшивать новую… Прошли ещё немного и вот следующий подъёмник — он беспрерывно поднимал слитые из костей механизмы, от самых ничтожных, до многометровых: всех их объединяло одно: они столь отчаянно дрыгались, извивались, что напоминали выдранные из единого организма агонизирующие части (и впрямь некоторые брызгали какими то тёмными жидкостями) — в не зависимости от величины, все эти приборы были одинаково отвратительны, однако ж те, кто стояли возле этого подъёмника чем-то их различали — большая их часть, так же как и листы, летела вниз, немногие же оставлялись, скреплялись между собою и образовывали новые, всё более сложные механизмы — когда же механизм становился слишком громоздким или устаревал, то его, также как и десятиметровые томищи, сбрасывали вниз.

Алёша истомился от этих непонятных образов, и вдруг, пронзаемый холодом в сердце, схватил одного из шедших рядом, и, хорошенько его встряхнув, прохрипел:

— Зачем всё это, а?!.. К чему эта мучительная работа?!..

Схваченный, равно как и окружающие, вновь принялся торжественно, благоговейно восклицать, но Алёша не унимался — он ещё сильнее встряхнул его:

— Говори — откуда это всё подымается?!

— Со всех уровней… — голос испуганный, дрожащий — кажется, встряхиваемый только теперь осознал, что навлёк гнев "Высочайшего гостя".

— Так — ясно. Стало быть: из всей этой костной толщи, со всех этих вёрст. — Борясь со стискивающим виски ледяным обручем, хрипел сквозь сжатые зубы Алёша. — …Ну, а что там написано?..

— Где… написано…? — в выпученных на Алёшу глазах безумием пылал ужас — человек этот, несмотря на то, что на голову превосходил его, теперь настолько сжался, что сделался даже и меньше; снизу вверх на него глядел.

— Да на листах! На листах вот этих!..

Алёша выхватил из кипы проносимых мимо листов горсть и сунул в совсем уж перепуганное, дрожащее лицо..

— Ну так — читай же…

Перепуганная частичка массы вырвала из его рук этот лист, дрожащим голосом (конечно — а каким же ещё?!) начала зачитывать: "На блоке ааа1ррр2, выточены детали для проекта бртрок74гр37 забраковано семь тысяч сто сорок компонентов по ниже приведённым…"

— Довольно! — вскрикнул Алёша, и тут же часто-часто зашептал. — …Довольно, довольно, довольно уже этого безумия… Я понимаю — здесь огромный мир, невообразимое количество уровней, и на каждом из этих уровней что-то да производится, подымается сюда; здесь производятся некие расчёты… В общем, несчётное число частичек доставляет сюда некие механизмы, их здесь скрепляют, потом сбрасывают в бездну; ещё — каждую минуту сюда подымаются тысячи страниц, исписанных подобной билебердой. Но я не понимаю — какова конечная цель всего этого?..

— ОН хочет увидеть, ТО к чему ведёт ВСЁ!..

Эти слова провожатый громогласно выкрикнул несколько раз, и тут же подхватил Алешу под руку — картинно выставил свою руку в свою сторону, и тут же толпа в той стороне расступилась — образовался живой коридоров в окончании которого высилась конструкция настолько причудливая и негармоничная, что напоминала предсмертный бред помешанного, и описывать её столь же немыслимо, как и запомнить: эти формы не умещались в сознании, надо было стать безумцем, чтобы дать ей описание.