Теперь мне было бесполезно взывать к своей совести, потому что тройную радость (от успешной работы, прелестной собачки и желанной книги) погасить было невозможно. Я бодро шла вперёд, разглядывая окрестности, и добралась до чудесного местечка, которое у себя на родине я бы назвала загородным парком.

Датское приветствие, прозвучавшее сбоку, не произвело бы на меня никакого впечатления, если бы не было тотчас же повторено по-английски, да ещё с прибавлением моего имени. Я повернула голову и обнаружила Петера с дочерью, уютно расположившихся на траве в компании с карликовым пуделем. Меня пронзил стыд при мысли, что датчанин заметил, какое блаженство разлито по моей физиономии, и сделал естественный вывод, что я наделена немыслимым бездушием и, вместо того, чтобы разделять печаль своих друзей, предаюсь безудержной радости. Я поспешила придать своему лицу кислое выражение и опасливо присмотрелась к Петеру, однако по его виду не было похоже, что он очень уж скорбит, и я приободрилась, позволив себе сдержанную жизнерадостность. Впрочем, долго следить за собой мне не пришлось, потому что девочка тотчас бросилась ко мне и полностью завладела моими руками, вниманием и даже волей, потому что от убедительных предложений Петера к ним присоединиться я не могла отказаться именно из-за неё. Она так настойчиво тянула меня за руку, так умоляюще заглядывала мне в глаза и всё это сопровождалось таким мелодичным лаем пуделя, что я отказалась от намерения сослаться на занятость и подсела к ним.

Против ожидания, никакого напряжения при общении с Петером я не чувствовала, а объяснялись мы на осколках моего английского, помогая себе знаками, когда не хватало слов. Впрочем, вести долгие беседы нам было некогда, потому что мы были с милой и бойкой девочкой, которая увлечённо придумывала для нас роли в своих затеях, и мы усердно играли их, то перебрасываясь мячом, играя в собачек, причём между нами с Петером на равных носились ребёнок и пудель, то изображая одушевлённые, а порой и неодушевлённые предметы, то затевая совсем новые для меня игры, подвижные и забавные. Глава фирмы оказался весёлым и симпатичным человеком, нимало не стеснявшимся подойти на четвереньках к иностранке, когда Марте захотелось изобразить нечто вроде рыцаря, подъезжающего к даме сердца, в то время как пудель пытался стянуть возомнившую о себе девочку на землю. А потом мы ели апельсины. Не те маленькие жёлтые кислые апельсины, к которым гладкая тонкая корочка словно приросла намертво, а огромные тёмно-оранжевые, с шершавой толстой коркой, которая отделялась от сладкой, сочной, ароматной мякоти без затраты сил, нервов и терпения.

Домой Петер подбросил меня на своей машине, и я удивилась, до чего же быстро мы доехали: когда я шла по этой дороге, она казалась мне бесконечной. Петер не хотел заходить в дом, рассчитывая вернуться пораньше и успеть заглянуть на работу, чтобы проверить, всё ли там в порядке и не накопились ли вопросы, отложить которые до конца его отпуска нельзя. Честно скажу, услышав такое, я почувствовала зависть к фирме, у которой такие руководители. За сегодняшний день я насмотрелась на множество игрушек у Марты и других детей, про которые Петер говорил, как о продукции своей фирмы, и теперь, видя отношение главы фирмы к работе, я поняла, почему эта фирма процветает.

Планы планами, но Петеру пришлось положиться на надёжность своей фирмы и задержаться в нашем доме, который стал магнитом, притягивающим к себе людей.

Едва я открыла рот, чтобы попрощаться с Петером, пуделем и особенно с погрустневшей Мартой, как заметила знакомую вишнёвую машину. И как горбуну было не жалко жечь драгоценный бензин! Так я подумала для успокоения совести, но втайне была рада его возвращению, потому что наше холодное прощание утром меня тяготило.

— Leonid is here, — сообщила я, улыбаясь.

О, благословенный английский язык! Недаром мама убеждает меня учить его. Запас английских слов у меня невелик, но без них мне было бы сегодня очень трудно.

Радость от возможности выразить свою мысль длилась недолго, потому что чело Петера после моих слов омрачилось, и весь вид его говорил о задумчивости и даже озабоченности. Мне это не понравилось, так как намекало на то, что датчанин тоже в чём-то подозревает Дружинина.

— Где ты была?

Я даже вздрогнула от резкого голоса, а передо мной выросла Ира, злая, как фурия, и кулаки её, к моему ужасу, упирались в бока. Недаром в предках у неё числились украинцы.

— Хотела немного пройтись и встретила Петера, — объяснила я. — Мы немного задержались в парке.

— Где?

— Там.

Я махнула рукой и встретила тяжёлый взгляд горбуна.

— Что случилось? Опять дверь была открыта? — перешла я в наступление.

— Нет, дверь была заперта, но ты мне скажи, почему ты не сказала, куда идёшь? Тётя Клара клялась, что ты ушла вместе с Леонидом, а он уверяет, что ушёл один.

— Тётя Клара не заметила, что он ушёл до, а я после.

Я обернулась к Дружинину за поддержкой, но в это время он холодно рассматривал Петера, вылезавшего из машины.

Они обменялись вежливыми приветствиями, но оба держались настороженно и отчуждённо, что было странно.

— Я боялась, что с тобой что-то случилось, — призналась Ира таким усталым голосом, что я почувствовала себя свиньёй.

— Извини, Ира, я не думала, что задержусь. Ларс уже дома?

Горбун стегнул по мне грозным взглядом, и я сразу же пожалела, что скрыла от него выход Ларса из больницы. Ничего я этим не добилась, а человека рассердила.

— Ларс здесь. Сегодня мы должны забрать тело Мартина и отправить в… (она назвала какое-то место). Похороны завтра. Ларс возьмёт на себя все хлопоты с перевозкой, а у нас с тётей Кларой будут другие заботы.

Мне было стыдно за три счастливых и беззаботных часа, которые я провела на фоне общего горя и волнений.

— Скажи, чем я могу помочь, — потребовала я, но Ира отказалась от моих услуг.

— Думаю, твоя помощь мне не потребуется, — сказала она. — Будешь ждать меня здесь.