Я разнежилась от доброго расположения своей гостьи и её неиссякаемого желания подлить мне ещё кофе, расслабилась, начала терять скованность, а улыбка моя стала естественной, но, к сожалению, когда мы встали из-за стола, старушка засобиралась уходить. Она собиралась, а я стояла рядом и не знала, как её удержать до прихода кого-нибудь, кто знает датский язык. Я так старалась, что смысл моих знаков дошёл, наконец, до гостьи, и она произнесла длиннющую речь, в которой, наверное, разъяснила всё, что меня интересовало. Я ничего не поняла, но не стала просить притомившуюся к концу монолога старушку повторить объяснения и молча смотрела на неё, придав своему лицу приличествующее случаю выражение сдержанной грусти.

Перед уходом старушка снова долго говорила, сгорая от нежности и ласково кивая, и мне ничего не оставалось делать, как поцеловать её во второй раз, что вовсе не доказывает странное мнение о нас иностранцев, будто русские любят целоваться.

Закрыв за гостьей дверь, я в замешательстве снова её открыла, потому что меня посетила мысль проводить старушку до станции, но мой утренний наряд не позволил мне выйти на улицу, и я не стала догонять датчанку. На веранде было пусто, и ничто не указывало на то, что ночью здесь кто-то прятался. Топор валялся на полу, крови на нём не было, трупов и отсечённых конечностей поблизости не просматривалось, поэтому меня стали одолевать сомнения, не выдумала ли я притаившегося убийцу, ведь у страха, как известно, глаза велики, а шум, возникший после того, как я метнула топор, мог быть вызван не человеком, рванувшимся в сторону, а падением самого топора и стуком моих каблуков.

Я прошла в свою комнату, чувствуя беспредельное одиночество и нарастающую тоску. Почему-то уход старушки, с которой я не могла перемолвиться словом, которую не понимала и которая не понимала меня, подействовал на меня таким странным образом, что я почувствовала обиду: на Иру — за то, что она бросила меня одну, на Ларса — за то, что он увёз её, хотя мог бы подождать со своей любовью до моего отъезда, даже на горбуна — сама не знаю, за что. Только Хансен представлялся мне прежним героем, разыскивающим убийцу, но и то…

Чтобы развеяться, я решила пройтись по окрестностям. Пешие прогулки всегда оказывают благотворное действие на нервы, а тем более — прогулки по малоизученным местам. Можно было бы съездить в Копенгаген, но я не знала, когда вернётся Ира, придёт ли полицейский и приведёт ли Нонна своих гостей. Я уходила на такое короткое время, что даже не стала брать сумку, а ключ и немного денег (на всякий случай) положила в карман. Напоследок я написала на листке бумаги: "Скоро приду", и положила записку на видное место в прихожей, чтобы она сразу бросилась Ире в глаза и ей не пришлось гадать, убили меня или я исчезла по собственной воле.

Было очень тепло, но в воздухе ощущалась свежесть, а не вчерашняя духота, поэтому мои мысли сразу же приняли приятное направление и вились только вокруг Василькова из пьесы "Бешеные деньги", которую я с удовольствием перечитала утром, голубоглазого полицейского и кое-каких эпизодов из моей повести. Я шла мимо красивых аккуратных домиков по ровной дороге, ноги мои не проваливались в ямы, не месили вековую грязь, не перешагивали через камни, потому что асфальт был так прочен и хорошо укатан, словно его положили только вчера. Здесь можно было идти с завязанными глазами и не бояться споткнуться, и, наверное, из-за этого от прогулки веяло чем-то ненастоящим, будто она мне снилась. То ли дело у нас! Не говорю уже о гулянье на природе, но даже путь от метро Белорусская до моего дома на Малой Грузинской требует немалой ловкости и выносливости, потому что представляет собой сплошную смену ям, рытвин, бугров и камней, вылетевших из выветрившегося асфальта.

Впитывая в себя новые впечатления от спокойной и бесцельной прогулки, я не заметила, что зашла слишком далеко и собралась повернуть назад гораздо позже, чем намеревалась. На обратном пути я задержалась ещё ненадолго, чтобы выпить чашку кофе с пирожным, обсыпанным цукатами и разноцветной леденцовой крошкой, так что прогулка затянулась, но я не сожалела об этом, приятное чувство не покидало меня ни на минуту, а домой совсем не хотелось. Когда мне попалась на глаза скамеечка, я без колебаний решила воспользоваться её услугами и продлить удовольствие бездумного отдыха. Здесь-то и нашёл меня горбун.

Если уж быть точной, то первой заметила знакомый силуэт я, а Дружинин, может быть, прошёл бы мимо, так и не обнаружив моего присутствия, скрытого пушистым кустом.

— Здравствуйте, Леонид! — приветливо окликнула его я.

Он замер, повернув на звук моего голоса встревоженное лицо, и мне пришлось выйти из-за куста.

— Вот не ожидала увидеть вас здесь! Вы гуляете или по делу?

Горбун смотрел на меня так, словно я совершила преступление, а он палач не только по профессии, но и по убеждению.

— Что случилось? — встревожилась я.

— Это всем интересно знать, — сдержанно ответил горбун.

Мне стало неловко, что я остановила человека, который, может быть, куда-то спешит и вовсе не желает тратить время на болтовню с праздной девицей.

— Не буду вас задерживать, — попрощалась я и хотела вернуться на свою скамейку.

— Куда вы, Жанна? — опомнился Дружинин. — Уходите?

— Ухожу, — призналась я. — А то у вас такой вид, словно вы хотите меня убить.