– Москва. Сталинград. Стройка, - повторил я.

– Яволь. Вы Моськва?

– Да!
– ответил я.

– О, Моськва - карош город. Простор. Метро, - искренне заговорил австриец.

– Понравилось вам у нас?

– О! Отшень. Рус... народ... карош... Зер гут,

– Кто вы? Где работаете?

Австриец внимательно посмотрел на меня, ожидая более понятных слов.

Я повторил вопрос, поясняя, что возможно, на руках.

– Я, я, понимайт... Путцер... Стукатур.

– Штукатур? Да?

– Я! Я! штукатур, штукатур. Вы кто?
– в свою очередь поинтересовался он.

– Сантехник, - гордо сказал я.

– Сань... техник... Коллеги...
– И незнакомец, улыбаясь, протянул мне руку.

– Точно...

– Карошо. Гут...
– И он уже почти дружески похлопал меня по плечу.

– Что вы здесь делаете?
– Я показал ему на скамейку. Незнакомец сразу помрачнел, задумался, очевидно подбирая нужные слова.

– Нет работ, - наконец обреченно произнес он.

– Безработный?

– Яволь. Безработный.

– Давно?
– спросил я.

– А?
– не понял австриец.

– Айн, цвай, драй?..
– Я опять стал загибать пальцы.

Он, как я понял, ищет работу два года. И каждый день после посещения биржи труда бродит по фирмам и домам, а всю остальную часть дня просиживает в парке. Я поинтересовался его семьей.

– А-а. Поньял. Драй.
– Незнакомец показал три пальца.

– Трое?

– Яволь. Три.

– А живете как?
– задал я совершенно глупый вопрос,

– Плёхо.

– Дом есть?

– Дом?
– не понимая моего вопроса, повторил австриец.

– Хауз, хауз, - вспомнил вдруг я это слово.

– А-а. Дом?! Плёхо. Кап-кап. Понимайт? Дети больной.

– Течет?

– Я, я, течьет. Хозянь скоро выйгоньят мьеня.

Странный человек... Комната протекает, а он дремлет в парке. Жильцы меня бы из-под земли вытащили.

– Надо ремонт сделать, - посоветовал я.

– Ремонть? Нет денег.

– Сколько комнат?

– Айн, маленько, плёхо. Понимайт?

– Одна?!

С ума сойти!.. От шикарной обстановки, в которой я жил у Зори, от роскошных ресторанов и комфортабельных машин я, вероятно, совсем ослеп.

Этого безработного я встретил в центре города.. На окраинах мне побывать так и не довелось.

Вдруг в голову пришла простая мысль: почему Роджерс и Зоря так меня оберегают от встреч с рабочими? Может, они считают, что это неинтересно? Я ведь приехал в гости, отдыхать.

Мои мысли прервал мой собеседник. Он вынул из кармана маленький сверток, развернул его, осторожно взял бутерброд с колбасой, аккуратно разломил пополам.

– Пожальста.
– Он протянул мне половину.

– Спасибо.
– Я был растерян, растроган.

Он стал уговаривать. Но я наотрез отказался, понимая, что, кроме этих крох, ему больше ничего сегодня не предвидится.

– Сыт. Очень сыт...
– Я провел ребром ладони по горлу.

Этот жест его убедил, и он стал завтракать один. А может, это был уже обед?! Ел он осторожно, поддерживая на весу ладонь, чтобы поймать каждую крошку хлеба. Так мы ели в годы войны.

– Сколько вы зарабатывали, когда работали?
– спросил я незнакомца.

Пришлось несколько раз повторить вопрос и объяснять, показывая деньги, прежде чем он меня понял,

– Четыре тысячи.

– Так это же огромные деньги... На них можно здесь всего накупить, чего душа пожелает...

– Пожелайт?!
– перебил он меня.
– Хауз - две тысячи, налог, медицина - больше тысячи. Дочь болеет... Отшень... Операция...

Честно говоря, я слышал уже, что оплата за квартиру и медицинское обслуживание здесь стоит больших денег. Но не предполагал, что так дорого.

Закончив свой скудный завтрак, он скомкал бумагу и бросил в урну. Потом встал и протянул мне руку. Я тоже поднялся... Пожал ею твердую, шершавую ладонь крепко, будто давнему другу.

– До свидания, геноссе, до свидания.

Он, сутулясь, пошел по аллее в сторону памятника Бетховену. А я еще долго сидел в тихом парке. Потом медленно поднялся и пошел по пустынным аллеям. Я брел куда глаза глядят и наконец очутился за парком, в узком, сыроватом переулке. Странно, что в таком красивом городе могут быть такие грязные, захламленные переулки.