В немом ужасе застыла Валерия. Она не сводила взгляда с воды, где только что была лодка с живыми людьми. Не по себе было и Никите. Все ж люди. Хотя эти люди через несколько минут могли лишить их жизни. Лишь Горелый оставался невозмутимым. Сколько он перевидал в своей жизни подобных катастроф и трагедий — не счесть, одной больше, одной меньше. А смерть “мусоров” всегда праздник для бывших уголовников.

Но вот среди осиновых ветвей возникла голова, затем руки, которые жадно схватились за тонкое тельце дерева. Ствол тут же ушел под воду, увлекая за собой несчастного. Когда осинка вновь появилась над водой, на ней ничего уже не было. Однако не все преследователи утонули. По другую сторону косы, точно мячик, прыгала среди волн еще чья-то голова.

Горелый, превозмогая боль в спине, куда вошел заряд дроби, взялся за весло.

— Го-ре-лый! — захлебываясь и тараща от ужаса глаза, прокричал прапорщик Головко. — Спа-си, родной! Все, все отдам! Ма-ашину, новую шес-терку! До-ом! У меня еще пя-ять тыщ заховано!..

Чуть сгорбясь, Горелый стоял на корме с веслом в руках и смотрел, казалось, совсем в другую сторону. Он будто не слышал и не видел тонущего. А тот продолжал орать и плыть к спасительной лодке. Руки прапорщика едва двигались, намокший бушлат и высокие сапоги тянули вниз. Горелый повернул лодку, и корма поравнялась с головой военного.

— Все-е, все отдам! Га-адом, пад-лой буду! — кричал прапорщик, примериваясь, как получше схватиться за борт. Однако Горелый с самым невозмутимым видом уперся веслом в погон у самого уха и слегка надавил... Голова скрылась под водой. Валерия отвернулась, а Никита, наоборот, смотрел во все глаза. Он смотрел на убийство с жутким любопытством, внимательно впитывая в себя каждую деталь происходящего. Он смотрел, не моргая, не дыша, дожидаясь человеческой смерти. Никита видел, как недавно самонадеянный, смертельно опасный прапорщик пытался схватиться за весло. Вскоре его движения замедлились, тело замерло и, распластавшись под водой, медленно пошло ко дну.

Никита и Валерия словно отключились от всего. Они не видели и не слышали, как Горелый доплыл до берега, как, внимательно осмотрев мотор, залепил изолентой пробитый дробинами бензопровод. Как, наконец, повернулся к ним и хрипло приказал налить ему пару глотков. Никита машинально налил, протянул кружку. Будто издалека услышал, как Горелый снова велел ему налить. Потом взревел мотор, и они опять пустились в дорогу.

Начало смеркаться. Никита продолжал выбрасывать в стороны руки, указывая безопасный путь, однако рулевой уже не замечал его сигналов и вел судно по-своему. Лодка то и дело наскакивала на льдины, делала странные виражи, а мотор то сонно затихал, то вдруг взрывался мощью и оглашал реку своим ревом.

Горелого водило, ломало, а голову клонило так, что она почти касалась колен. Он вскидывал ее и очумело смотрел мутными глазами то на реку, то на Никиту с Валерией. Потом вспоминал про спирт и резко поворачивал к берегу. Лодка утыкалась в кусты, и Горелый, едва ворочая языком, приказывал налить.

На очередной остановке Горелый неожиданно стал снимать с себя одежду. Неловко и крайне медленно он стащил с себя просаленный, рваный дождевик, потом телогрейку, с огромным трудом стянул мокрую от крови рубаху и, протянув Валерии нож, повернулся к ней спиной.

Его широченная спина была густо испещрена черными точками, из которых медленно вытекали темные ручейки. Валерия с минуту колебалась, потом, смочив платок спиртом, начала решительно выколупывать из могучей спины свинцовые дробины, которые, падая, гулко стукались о дно лодки.

Закончив “операцию”, девушка обильно смочила ранки спиртом и чистой рубахой, взятой у Никиты, обвязала торс Горелого.

К Вижаю подходили в полной темноте. То, что вдрызг пьяный, израненный, то и дело засыпающий Горелый довел свое судно до поселка, было настоящим чудом. Уткнув нос лодки в береговую отмель, “капитан” тотчас уснул. Ребята привязали лодку к стволу прибрежной ивы, осторожно укрыли согнутую фигуру Горелого мешковиной, сунули в широченный карман дождевика фляжку с оставшимся спиртом и пошли в поселок.

Валерия после всего случившегося наотрез отказалась идти в штаб, где они в прошлый раз ночевали. Встретив прохожего и узнав, что в поселке имеется гостиница, они немало удивились.

Гостиницей оказалось одноэтажное деревянное здание, больше похожее на сельский клуб или школу с крыльцом и фронтоном, большими окнами и когда-то красным, а ныне розовым рваным флагом на коньке.

Порог гостиницы они перешагнули, едва держась на ногах от усталости и голода. Перешагнули, да так и замерли у входа.

Две лампочки ватт по сорок с трудом освещали огромное и странное пространство — просторный зал с низким потолком, подшитым когда-то беленой фанерой, сплошь уставленный кроватями с металлическими спинками и рваными матрацами. Бугристые матрацы походили на грязный прошлогодний снег. Четыре деревянных столба-колонны посреди зала поддерживали опасно прогнувшийся потолок. Две полуразрушенные печки-голландки стояли друг против друга у входа и в торце помещения. Одна лампочка горела в углу справа от входа, а вторая по диагонали в дальнем углу. Под второй лампочкой за едва державшимся на ногах столом сидела компания из трех мужчин и женщины. Все были изрядно пьяны и вполголоса выясняли отношения. По лабиринтам между кроватями бегали дети. Их было четверо. Девочка лет двенадцати сидела поодаль и наблюдала за беготней ребят, которые с визгом и криками носились друг за дружкой.