–  Обиделся наконец, - фыркнул Шацкий.

–  Пристал, как оса.

–  Ну, бог с тобой, - мир...

Карташев нехотя протянул свою руку.

–  Ну, Артюша, миленький... А хочешь, я тебя познакомлю с итальяночкой?! Ну, слава богу, прояснился... Нет, серьезно, если хочешь, скажи слово - и она твоя. Я повезу вас в свой загородный дом, устрою вас там, и мы с Nicolas станем вас посещать...

Приятели вместе с публикой вошли в длинную, на сарай похожую залу театра и уселись в первых рядах. Взвилась занавесь, заиграл оркестр из пятнадцати плохих музыкантов, раздался звонок, и, как в цирке, одна за другой, один за другим выскакивали на авансцену и актрисы и актеры. Они пели шансонетки с сальным содержанием, танцевали канкан и говорили разные пошлости. Все это смягчалось французским языком, красивыми личиками актрис, их декольтированными руками и плечами и какой-то патриархальной простотой. Одна поет, а другая, очередная, стоит сбоку и что-то телеграфирует кому-то в ложу. Собьется с такта поющая, добродушно рассмеется сама, добродушно рассмеется публика, дирижер рассмеется, и начинают сначала!

–  Твоя, - сказал Шацкий громко, когда итальянка подошла к рампе.

–  Тише, - ответил Карташев, вспыхнув до ушей.

Взгляд итальянки упал на Карташева, и легкая приветливая улыбка скользнула по ее губам.

–  Видел! - вскрикнул Шацкий.

–  Тише, нас выведут...

Карташев замер от восторга.

В антракте Шацкий спросил:

–  Кстати, знаешь, что ей сорок лет?

–  Ты врешь, но если бы ей было и шестьдесят, я симпатизировал бы ей еще больше...

–  Это легко сделать: подожди двадцать лет.

–  Она вовсе не потому мне нравится, что она молода, красива и поет у Берга на подмостках. Напротив - это отталкивает, и мне ее еще больше жаль, потому что я уверен, что нужда заставляет ее... Разве пойдет кто-нибудь охотно на такую унизительную роль? Нужда их всех заставляет, но ее жаль больше других, потому что она милое, прелестное создание, ее мягкая, ласковая доброта так и говорит в ее глазах, так и просит, чтоб целовать, целовать их...

–  О-го!.. одним словом, ты, как все влюбленные, потерял сразу и совершенно голову и с удовольствием взял бы итальянку себе в горничные.

–  Дурак ты, и больше ничего! это богиня... я молился бы на нее на коленях.

–  Ну, а что бы ты сказал, если бы увидал свою богиню на коленях гусара?

–  Этого не может быть, не было и никогда не будет.

–  Никогда?

–  Ну, что ты спрашиваешь таким тоном, точно знаешь что? Все равно я тебе не поверю и только буду очень невысокого мнения о твоей собственной порядочности.

–  Нет, я и не желаю сказать ничего. Я ее не видел, но из этого еще ничего не следует. С этого момента я буду следить за ней a la Рокамболь... Постой, вот отличный способ убедиться... Останемся до конца спектакля и выследим, с кем она поедет.

–  Согласен.

–  И пари: кто проиграет, угощает ужином. Я говорю, что она поедет не одна.

–  А я говорю - одна.

Когда кончился спектакль, Шацкий и Карташев остались в вестибюле и долго ходили в ожидании.

–  Идет! - сказал наконец Шацкий, заглянув в коридор.

У Карташева так громко забилось сердце, что он слышал его удары.

Итальянка, закутанная в простенькую ротонду, вышла из коридора, скользнула взглядом по Карташеву, на мгновенье остановила на нем свои приветливые темные глаза и, выйдя на подъезд, позвала извозчика.

–  Подсади, - приказал Шацкий.

Карташев бросился к извозчику. Как в тумане, мелькнули перед ним ее бледное красивое лицо, ее выразительные глаза, его обдало каким-то особенным, нежным, как весна, запахом духов, его всего охватило безумное желание чем-нибудь выразить свой восторг - броситься ли под лошадь того ваньки, на которого она садилась, или поцеловать след ее маленькой калоши, кончик которой он успел заметить, подсаживая ее. Но он сдержал себя, и только когда итальянка проговорила своим певучим голосом: "Merci, monsieur", - он снял с головы шапку и низко поклонился.

Когда он поднял опять голову, итальянка уже отъехала.

–  Миша, я умираю, - произнес Карташев, опускаясь на ступеньки подъезда.

–  Едем скорей за ней, и ты еще раз ее высадишь.

–  Нет, это будет пошло и нахально. Я не поеду, но я умру здесь, не сходя с места, потому что никогда ничего подобного я не испытывал.

–  Да, она честная женщина, - сказал серьезно Шацкий, - и она уже любит тебя... Руку, мой друг, и едем ужинать.

–  Едем. Но я умер, меня нет... Я остался на этом подъезде. Ты видел все?

–  Все видел. Она любит тебя, и она будет наша.

–  Моя, ты хотел сказать?

–  Твоя, твоя.

–  Миша, можно ведь за нее жизнь отдать?

–  Можно.

–  Стоит, Миша?

–  Стоит, стоит.

–  А заметил ты ее скромную ротонду?

–  Все заметил. Едем ужинать...

Они взяли извозчика и поехали.

После ужина Карташев, которому было не до сна, спросил:

–  Разве почитать еще? спать что-то не хочется.

–  С удовольствием, - ответил Шацкий. - Едем ко мне и на всю ночь.