Я, наверное, только через минуту въехал: ОНА. И развернулся, и бросился за ней… Кажется, Наташа поехала по эскалатору вверх. Я кинулся следом. Я запрыгал по ступенькам вверх. Хорошо, что была середина дня, а не час пик. Я мог бежать по правой стороне эскалатора. Мне почти никто не мешал. Только несколько человек попались под ноги. Вслед мне неслись возмущенные выкрики.

Но я не видел ее впереди себя. Ни ее, ни приметного пальто. Я просто бежал, как Валерий Борзов на Олимпиаде. Изо всех сил.

Я соскочил с эскалатора. Дыхание мое срывалось, но я не думал останавливаться. Сейчас мои легкие, посаженные курением, и десятой доли той пробежки не выдержали бы! Но наверху ее тоже не было.

Я старался не задумываться о том, что у метроузла «Пушкинская – Горьковская» («Чеховскую» тогда еще не открыли) – восемь выходов, на все стороны площади, и на бульвары.

И тут, когда я оказался наверху, в подземном вестибюле, передо мной во весь рост встала проблема: куда бежать дальше? Я отставал от Наташи как минимум на пару минут. Она могла уйти куда угодно. По улице Горького – как по одной, так и по другой стороне. Или вверх – к Маяковской. Или вниз – к Кремлю. Или – по любой из сторон бульвара, или по двум противоположным направлениям: к кинотеатру «Россия» или же к новому МХАТу и улице Герцена.

И тут я услышал голос – клянусь, то был именно голос, прозвучавший в моей голове! Он не давал мне совета, куда конкретно мчаться. Но он явственно сказал мне: «Доверься своим инстинктам». И я… Я внял ему. И послушал себя. Свою интуицию.

Не тратя времени на рефлексии, я понесся по направлению к Тверскому бульвару. Я выбежал на улицу Горького в том месте, где семь лет спустя появится первый в стране «Макдоналдс». (Тогда, в восемьдесят третьем, на его месте еще было кафе с неоновой вывеской «Лира».) Вверх я прыгал через две ступеньки. Ботинки скользили на обледенелом бетоне. Я чуть не грохнулся.

Я вылетел из перехода и кинулся к бульвару. Когда б я на секунду задумался, понял бы, что мой шанс найти ее ничтожно мал. Вероятность угадать направление движения Натальи была один к десяти. (А ведь она еще могла впрыгнуть в троллейбус – первый номер, или двадцатый, или двенадцатый – и куда-то уехать.) Но я отключил тогда свой рассудок. Я доверился сердцу. Ах, память сердца! Она поможет…

Я выскочил в начало Тверского бульвара. (Когда-то давно, здесь, а не на противоположной стороне, стоял памятник Пушкину – но тех времен я, разумеется, не застал.) Я огляделся вокруг в тщетной попытке ее увидеть. Слава богу, пальтишко Наташи должно выделяться и на фоне белого снега, и на фоне серо-черной, драповой и кроличьей толпы.

Но особенно пристально я вглядывался в тех, кто шел по бульвару вниз, к Никитским воротам. На мое счастье, прохожих оказалось не так много. И – о радость! – с пригорка, на котором находилась площадь, бульвар просматривался как на ладони, и я заметил – далеко, уже на уровне МХАТа – знакомое красно-клетчатое пальтецо. И кинулся вслед за ней…

И тут повалил снег. Откуда ни возьмись, с темного неба стали падать огромные медленные снежинки. Они охлаждали мои разгоряченные погоней щеки…

Я на секунду вырвался из воспоминаний, обнаружил, что сижу за ноутбуком в кабинете на даче, понял, что сейчас на дворе уже новый век, июнь – и понял, что не хочу более здесь, в нашем времени, оставаться – и скользнул по волне моей памяти еще дальше, все глубже и глубже…

И время завертелось вокруг меня. История закрутилась назад. Сперва медленно – как размеренно и сыто тянулись последние, нулевые годы, – а потом все скорее, скорее, с бешеной скоростью…

2008-й, а потом, как дежавю, 2004-й…

Маленький президент гордо марширует по залам Кремля, а гвардейцы в русской синей форме тянутся к нему навстречу, словно ирисы – к солнцу.

1998-й. Кризис.

И в обменниках срочно меняют цифры, мужик залез на стремянку и шесть рублей за доллар срочно меняет на двенадцать.

Из окна офиса вылетает целый веер кредитных карточек.

В сберкассу заходит худая женщина со следами былой красоты и спрашивает, может ли там поменять монеты – франки и марки – на рубли.

1993-й.

Как величайший деликатес, я покупаю в фирменном магазине в начале Тверской первые настоящие йогурты.

1991-й.

В толпе у Белого дома я ору, как ненормальный: «Ельцин! Ельцин!» – и потрясаю, как все, сжатым кулаком. Мы победили! Кажется, вся жизнь будет теперь другою. (Она и стала – другой, но совсем не такой, на которую мы надеялись.)

1989-й.

С макушки двенадцатиэтажного дома напротив демонтируют большие буквы СЛАВА КПСС.

Вскорости на том же месте появится громадный плакат с ковбоем «Мальборо».