– Как ты? – спросил я.

– В двух словах не скажешь.

– Я не тороплюсь. Скажи в трех, в пяти, в ста сорока.

– Я постарела, да?

– Просто повзрослела. Тяжело замужем живется?

Она усмехнулась:

– Нет. Легче, чем ты думаешь.

«Ужас! Опять мы говорим, как тогда, в наш последний раз. Сплошной подтекст».

– Ты в отпуске? – спросил я.

Она снова улыбнулась.

– Да, в отпуске. Боюсь, ненадолго.

– А как там? – я мотнул головой, указывая в неопределенном направлении.

– Там – это в Сирии?

– Ну, да.

– Нормально. Ты-то сам как? Не женился?

– Все жду.

– Чего ждешь-то?

– Тебя. Что тебе надоест замужем. Ты отмотаешь свои три года за границей, бросишь его и вернешься ко мне. Все равно лучше меня тебе никого не найти.

– Ах, Ванечка… – вздохнула она умудренно, но ее лицо вновь осветилось радостью. – Ты и впрямь все такой же…

– Какой?

– Торопыга.

– Я не тороплюсь. Я готов ждать тебя всю жизнь. Но не хочу терять время.

– Пойдем. – Она взяла меня под руку. – Проводишь меня. – И вроде бы спохватилась: – Если ты не спешишь, конечно…

Провожал я ее совсем недолго. По пути она все спрашивала, как я: окончил ли институт, где работаю, как мама. Это были, я чувствовал, не просто вопросы вежливости. Ей и вправду было интересно. Но от моих аналогичных вопросов она изящно уходила. И я по-прежнему ничего о ней не знал: кто муж, как ей живется, когда заканчивается командировка.

– Ну, вот я и пришла. – Мы остановились перед одной из подворотен на Герцена.

– Здесь ты свила свое семейное гнездышко?

– Нет, просто надо зайти. По делам.

– Я подожду тебя.

– Я не знаю, сколько пробуду.

– Это все равно.

– Может, до вечера.

– Плевать.

– Господи, какой же ты неугомонный! Ты же замерзнешь, дурачок!

– Высшее счастье – умереть у порога любимой.

– Болтун несчастный!

Ей было приятно мое поклонение, мое обожание. Видно, не слишком уж счастлива была Наталья в своем браке.

– Ладно, – молвила она. – Я постараюсь побыстрее. А ты не мерзни здесь. Пойди куда-нибудь в теплое место. Вон, в кафе «Оладьи», например. А я приду потом к тебе.

Мы сделали пару шагов с тротуара, и вот уже очутились в полутемном нутре подворотни, куда не залетал снег. Это мини-тоннель, где свет рядом и виден с обеих сторон.

И тут она погладила меня по руке и повернулась, чтобы уходить… И когда я представил, что вновь с ней расстанусь… И опять ее потеряю… Тут меня прорвало. Короткие реплики с затаенной болью и айсбергом смысла под водой сменились горячечным монологом в духе юного Вертера или Ромео. Мне было наплевать, что она ответит и что подумает. И на собственную гордость – тоже наплевать.

– Послушай!.. Мне все равно, где ты живешь. С кем живешь… Я… Я не могу тебя забыть. Я не могу без тебя. Бросай его. Бросай все! Выходи за меня. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива! Я люблю тебя, понимаешь?! Я не отпущу тебя! Ты должна быть моей! Мы не простим себе – оба! – что мы так сами с собой поступили!..

Не ведая, что творю, в гибельном восторге любви я схватил ее за предплечья и повернул лицом к себе. В ее глазах стояли слезы.

– Наташа! – отчаянно воскликнул я. – Будь же со мной!

И тут она разразилась бурными, неистовыми рыданиями. И припала ко мне, к моей заснеженной куртке. Обняла за плечи. Сквозь слезы я расслышал: «Господи, что же ты со мной делаешь!..» И тогда я, успокаивая и сжимая ее в объятиях, начал неистово целовать мокрые волосы, лоб… Потом – соленые щеки…

Она отстранилась. Отвернулась. Достала из сумочки платочек, стала вытирать глаза. А потом вдруг решилась. Сказала: «Пойдем». И взяла меня за руку.

Оказывается, она здесь жила. В коммуналке. Высоченные потолки. Длинный облупленный коридор. Три электрических счетчика, старинный телефон на стене.

– Соседей никого нет. И не будет.

– А муж?

Она не ответила на вопрос, открывая дверь в комнату, и я на минуту возрадовался, что мужа-то, может, и вовсе нет. Может, уже нет. Или его и не было, и она с самого начала зачем-то обманывала меня. Но тут я увидел: и тапки сорок пятого размера на половичке у входа, и кроссовки той же величины, и кожаный длинный мужской плащ на вешалке. А рядом к нему припала женская шубка искусственного меха. И почему-то это соседство, этот трогательный союз на вешалке сказал мне больше, чем любые уверения, что спутник жизни – на самом деле есть.