Иванов Георгий Владимирович
Шрифт:
Пишу, пишу и сомневаюсь, что Вы разберете. Я еще стараюсь вырисовывать буквы. Утешаюсь, что перед Маклаковым или Керенским [365] пишу каллиграфически.
3. (нужно 4. — А. А.) Вы спрашиваете 1) сперва (в прошлом письме) из каких кирпичей моя книга, 2) выражаете законное сомнение, пишу ли или вру, что пишу. Пишу. Гренадинов, как Вы выражаетесь, я не пью, ибо гренадин — к Вашему американскому сведенью — безалкогольная мерзость. Хороших же, вроде мандаринов, тоже не пью. Потому что у меня давление 29 и питье грозит кондрашкой, не в отдаленном будущем, а моментальной. И «намеки» были уже не раз. Но пока есть денежки, пью понемножку вина и кофе. И т. к. бегать по Парижу, клянча 1000 фр., незачем, то пишу даже с удовольствием. Кирпичи же разные. Есть (и еще должны быть) неудобопечатаемые, хотя и очень серьезные без злобы (сознательно), без блеска (не выходит — не хочется). Счеты свожу только с самим собой. В целом может получиться Les Memoires d'outre-tombe [366] , которых Вы в Америке не читали. Я листал у одного маршана, ибо стоит что-то 40 000 и был поражен: весь Шатобриан дотоле известный подтирка перед ними. «В принципе» я так настроен, что опять-таки «в принципе» у меня могло бы получиться, хоть частично. Но вроде этого. Но всякие но. Кончатся (кончаются) Карповические денежки, кончатся приятные прогулки по вечерам и поездочки, и перейду на валянье на кровати с очередным полицейским романом. Но пока пишу и, надеюсь, кое-что напишу. Вам обоим кирпич пришлю скорее, чем думаете. Переписка меня пугает: писать приятно, переписывать скучно. Но обязательно получите, м. б., сразу оба, честное слово. Бич мой — хаос бумаги, которая меня одолевает. Да и к какому сроку надо слать, чтобы даром не валялось. Ох, чего там объяснять — понимаете сами, я лентяй, был им и умру. А мучиться всячески мне последние годы приходилось до черта. Видите ли Вы Терентьеву [367] , пощупайте у нее, издадут или нет. Энергия моя бы сразу удвоилась.
365
См. примеч. 214.
366
«Замогильные записки» Франсуа Рене де Шатобриана, изданные посмертно в 1848—1850 гг.
367
См. примеч. 189.
В тени 29, на солнце 40. Восхитительно свежо, а не жарко. Hyeres не местечко, а пышная некогда резиденция королевы Виктории. Отсюда же Людовик Святой (или какой там) отбывал в Крестовый поход. Кругом восхитит<ельные> горы и на каждой по несколь<ко> замков с башнями и зубцами. Сосны и виноград и пальмы — все перемешалось. В отличие от Ривьеры вообще растительность бурная и пышная. Все в олеандрах и прочем. Одна шикарная улица с бриллиантами и шелковыми пижамами, которые никто не покупает. Прогулочное место, не посещаемое туристами. Местная публика итальянс<кого> жанра, лентяйская и доверчивая. В любой лавчонке если скаже<те>, что забыли деньги — дадут в кредит, не то что в Париже. Хоронят, если помрешь, в братской могиле. Среди клиентов «Beau-Sejour» похож на льва граф Замойский [368] , прибывший прямо из залов мраморного дворца в Варшаве в одних штанах. Не унывает (75 лет) и гордится изготовлением водки, которой норовит каждого угостить. И прочие графы и князья, тонный бридж, поцелуи ручек. Вперемежку с этим (в большом количестве) красные испанцы из той категории, которые никак не могут вернуться к Франко [369] — там их ждет заслуженная виселица.
368
19 Юзеф Замойский (Zamojski; 1880—1965) — представитель древ него польского рода. В письме к Л. Д. Червинской от 25 июня 1956 В И. говорит, что Замойский — «бывший венгерский посол, <…> 1939 ушедший в чем был из своего дворца в Варшаве…» («Новы журнал». 1996, кн. 203—204, с. 195). Это неверно. Последним предвоенным послом Венгрии в Польше был Андраш Хори (Hory). Очевидно, Г.И. что-то перепутал. По предположению Омри Ронена, в 1939 г. Замойский после вторжения немцев, как и многие поляки, покинул свой дом и ушел через границу в Венгрию. В Венгрии он мог получить пристанище и в польском посольстве, существовавшем до вступления Венгрии в войну на стороне Германии в 1941 г. И уже из этого посольства отправился в пожизненное странствие закончившееся в Йере, где и умер, пережив на несколько лет Г. И.
369
Франсиско Франко Баамонде (Franко Bahamonde; 1892—1975) — вождь Испанской фаланги с 1937 по 1975 г., глава Испании (каудильо) в 1939-1975 гг.
Ну, вот. Целую Вас (извините за нежную вольность).
Одоевцева пишет особо.
Ваш Жоржа .
Поблагодарите, пожалуйста, Ольгу Андреевну за память и поцелуйте от меня ей ручки.
Ну, стишок напрасно хвалите – коряво получилось (вот знаете ли Вы мою Арбу 1921 г.? [370] На почте сочинил).
40.Р.Б.Гулю [371]
370
Г. И. имеет в виду свою «Басню» («В Испании два друга меж собой…»), фривольно обыгрывающую фамилию актрисы Ольги Арбениной, за которой ухаживали одновременно Гумилев и Мандельштам.
371
Опубликовано (с огрехами в прочтении, пропусками и без окончания): вместе с письмами 26, 27, 38. Автограф: Folder 130.
29-VII-1955
«Beau-Sejour»
Дорогой
Роман Борисович,
Несмотря на еще усилившуюся жару — отвечаю Вам почти сейчас же. Не скрою — с корыстной целью. Что Вы там не говорите насчет чемодана с рукописями и т. д. — из деревни Вы пишете куда очаровательней, чем из Нью-Йорка. Опять испытал «физическое наслаждение» и срочно отвечаю, чтобы поскорей опять испытать. То же самое, конечно, и Одоевцева, только как дама она свои физические чувства стыдливо скрывает (должно быть потому, что у ихнего брата — такие чувства более — от природы — интенсивны).
На стишок о Майами [372] — хотел подрифмова<ть> в ответ, но пот течет, как ни отпиваюсь местным — чудным! — вином со льдом. Давление поднимается, но рифма нейдет.
Кстати, спасибо за заботу о моем давлении. Но мой случай не так прост. Сильные средства для меня прямой путь к кондрашке — мое давление надо не сбивать, а приспосабливать к организму. Чорт знает что. Я всегда говорю, что мироздание сочинил бездарный Достоевский — этакий доктор Беляев [373] , если читали.
372
В письме от 21 июля 1955 г. Гуль прислал Г. И. «балладу о жаре в Варе»: «Не у нас на Майами / Ты лежишь вверх ногами / В этом огненном жаре, / К сожаленью, ты в Варе. / И лежишь изнывая / Мутно, мокро и колко, / Как вакцина живая / В колбе доктора Солка» (BLG. Box 19, Folder 449).
373
Неясно, какого «доктора Беляева» Г. И. имеет в виду. В окружении Достоевского и среди его персонажей такого нет. Возможно, Г. И. вспомнил Юрия Дмитриевича Беляева (1876—1917), писателя суворинского круга, влиятельного сотрудника «Нового времени», прозаика и драматурга, автора пьес «Путаница, или 1840 год» (1910) и особенно популярной «Псиши» (1912). Этого Беляева, выступившего на стороне одного из лидеров «Союза русского народа» «доктора» Дубровина, Г. И. непроизвольно мог также назвать «доктором».
Ну, опять скажу — «нос» у Вас на стихи первоклассный. Чтобы «не вдаваться в подробности»: Илиаду выбросьте целиком, нечего в ней заменять [374] . Из Трясогузки вон две первых строфы — тоже вон [375] . Дошлю одну или две новые — как выйдет. Насчет Нила я просто описался. Ваша гимназическая учеба совпадает с моей кадетской — я хотел написать «полноводный» [376] . Для всех стихов — напоминаю — необходима авторская корректура, пожалуйста, не забудьте и уважьте насчет этого. Но хотел бы к имеющимся теперь у Вас девяти стишкам дослать — по мистически-суеверным соображениям — еще три. То есть чтобы была порция в 12 [377] . Уж потесните чуточку Ваших графоманов. Тем более, что мой «Дневник» по взаимному дружескому уговору ведь печатается отдельно от прочих — привилегия, которую я очень ценю (и, пожалуй, все-таки, заслуживаю). Пришлю три маленьких и — по возможности — лирических.
374
Стихотворение Г. И. «Не верю раю, верю аду…» со строчкой «Раз так писали — не гуляли…». Гуль, не распознав прямой цитаты из «Войны и мира» Толстого, разбранил ее в письме от 21 июля: «…уберите это “не гуляли”, которое веревкой привязано для рифмы и губит все дело…».
375
Сначала имеется в виду, что нужно выкинуть первые две строки, затем, что — все стихотворение «Мимозы солнечные ветки…», начинавшееся в черновом автографе строфой: «Вспорхнула птичка-трясогузка / Дохнула поздняя весна / И розы колыхнулись грустно / В прорезе узкого окна». Эта и следующая строфа из стихотворения удалены, но само стихотворение напечатано в «Новом журнале» (1955, кн. XLII).
376
В стихотворении Г. И. «Паспорт мой сгорел когда-то…» восьмая строка в рукописи была «В плодородный вечный Нил». Гуль предложил заменить на «В многоводный…», Г. И. заменил на «В полноводный…».
377
В кн. XLII «Нового журнала» напечатаны 11 стихотворений «Дневника (1955)».
Как Вы теперь мой критик и судья, перед которым я, естественно, трепещу, в двух словах объясню, почему я шлю (и пишу) в «остроумном», как Вы выразились, роде. Видите ли, «музыка» становится все более и более невозможной. Я ли ею не пользовался и подчас хорошо. «Аппарат» при мне — за десять тысяч франков берусь в неделю написать точно такие же «Розы». Но как говорил один василеостровский немец, влюбленный в василеостровскую же панельную девочку, «мозно, мозно, только нельзя». Затрудняюсь более толково объяснить. Не хочу иссохнуть, как засох Ходасевич [378] . Тем более не хочу расточать в слюне сахарную слизь какого-нибудь Смоленского [379] (пусть и «высшего», чем у него, качества). Для меня — по инстинкту — наступил период такой вот. Получается как когда — то средне, то получше. Если долбить в этом направлении — можно додолбиться до вспышки. Остальное — м. б. временно — дохлое место.
378
См. примеч. 616.
379
Владимир Алексеевич Смоленский (1901—1961) — поэт, с 1920 г. в эмиграции, в Тунисе, с 1923 г. жил в Париже.
Да, в последней книжке нам обоим очень понравился Елагин. Кроме последней строфы, в которой подъем скисает [380] . Но все-таки очень хорошо. Таланту в нем много. Но вот «в университете не обучался», как говорили у нас в цехе.
При случае передайте от меня Маркову искренний привет. Он мне и стихами («Гурилевские Романсы» — в «Опытах» слабо [381] ) и обмолвками в статьях очень «симпатичен». И, передавая привет, спросите заодно, какие мухи е-ся в его голове, когда он преподносит, да еще в виде «афоризмов», галиматью вроде:
380
Иван Венедиктович Елагин, наст, фамилия Матвеев (1918—1987) — поэт, сын дальневосточного футуриста Венедикта Марта (Матвеева), в 1941 г. оказался в оккупированном Киеве, вместе с женой, поэтом Ольгой Анстей, в 1945 г. перебрался в Мюнхен, в 1950 г. переехал в США. Г. И. в статье «Поэзия и поэты» («Возрождение». 1950, № 10) отметил «несомненный талант» Елагина среди новых эмигрантских поэтов второй волны, назвав его при этом «ярко выраженным человеком советской формации». Г. И. говорит о стихотворении «Отпускаю в дорогу с Богом…» («Новый журнал». 1955, кн. XLI), вошедшем позже с несколько измененной строфикой в сборник Елагина «Отсветы ночные» (1963).
381
Владимир Федорович Марков (род. в 1920) — литературовед, поэт, учился на романо-германском отделении филологического факультета ЛГУ, в 1941 г. ушел на фронт, ранен, попал в плен, жил в Германии, с 1949 г. в США, профессор (1957—1990) русской литературы Калифорнийского университета (Лос-Анджелес). Один из самых ценимых Г. И. представителей второй волны русской эмиграции. Письма Г. И. к Маркову опубликованы отдельной книгой (см. наст, издание, с. 319 и др.). В письме к Юрию Иваску Г. И. пишет о Маркове 1 мая 1957 г.: «…чрезвычайно ценю его и как эссеиста и как поэта — и что бы он ни написал, будет обязательно „органически" умно и по существу» (BL. Gen Mss Box 1, Folder 16). Маркову посвящено одно из лучших стихотворений Г. И. «Полутона рябины и малины…». Поэма «Гурилевские романсы» напечатана впервые в «Новом журнале» (1951, кн. XXV). В «Опытах» (1955, кн. IV) Марковым опубликована поэма без названия.