Иванов Георгий Владимирович
Шрифт:
Ну, кланяюсь, жму руку, страстно жду чека, банка с розовым вареньем на комоде у Софьички [303] . Адамовичу Ваше приглашение [304] передам сегодня вечером — обедаю с ним. Бахрах [305] действительно, стал миллионером: он со мной не кланяется подразумевая тех самых дядюшек, которых сжег Гитлер, а <я> по его убеждению, деятельно помогал. От этих дядюшек и пришло, как у Сирина, миллионное наследство. Против Бахраха я общем ничего не имею — он, если поскрести, лучше многих.
303
Про какое «варенье на комоде у Софьички» идет речь, неясно. Возможно, Гуль в Нью-Йорке передал с Гринбергами эту банку для Ивановых.
304
В письме от 12 июня 1954 г. Гуль, в ответ на сообщение Г. И. о примирении с Адамовичем, писал: «Кстати, поговорите с ним — может, он напишет что-нибудь для Н.Ж. Редакция Н.Ж. ничего не имеет против Адамовича. В Берлине в свое время ходил такой анекдот: — Торгпредство ничего не имеет против Рабиновича. А Рабинович имеет дом против торгпредства. Итак, поговорите с ним. Нам интересней — темы литературные, а не философические» (BLG. Box 19, Folder 449). Адамович впоследствии регулярно печатался в «Новом журнале».
305
Александр Васильевич Бахрах (1902—1985) — журналист, литературный критик, с 1920 г. в эмиграции, жил в Варшаве, Париже, Берлине, с 1923 г. — в Париже, участник собраний «Зеленой лампы», писал рецензии на книги Г. И. (см. наст, издание, с. 232—233).
О Великом Муфтии Ваш рассказ меня бы очень порадовал — да ведь никогда не соберетесь написать!.. [306]
Нам бы самое время теперь встретиться лично и поболтать этак несколько вечерков. Приятно было бы…
Ну «еще раз»…
Ваш всегда
Г.И.
Имеются ли в Нов<ом> Ж<урнале> карточки сотрудникам? Лестно было бы иметь на всякий случай — в нашей стране.
34. Р. Б. Гулю [307]
306
Гуль обещал Г. И. в цит. письме от 12 июня 1954 г.: «Когда-нибудь напишу Вам, как за три недели до смерти наш великий Муфтий писал мне — „обожаю подхалимаж, как Сталин. Даже больше, чем Сталин"».
307
Опубликовано (с мелкими огрехами): Георгий Иванов. «Девять писем к Роману Гулю». Публикация Григория Поляка // «Звезда,> 1999, № 3.
<Июль 1954>
Дорогой Роман Борисович,
Не сразу отвечаю на Ваше – очень милое – письмо. Ах, я все дохну. Особенно, когда приходится взять что-нибудь письменное в руки. Базар, стирка, это все ничего. Но даже на простое письмо какое-то разжижение мозга. Отчасти это от разных хворей и более-менее адской жизни последних лет, но также от неприспособленности к умственному труду. Я – серьезно – выбрал не то дело. Я по недоразумению не стал художником. Делал бы то же самое, что в стихах, а платили бы мне по 300 000 франков за ту же самую "штуку". И жил бы я счастливо и безбедно, думая "руками и ногами", как все художники, и читал одни полицейские романы. Хорошо. Во-первых, спасибо за посылку. Она еще не пришла, но спасибо авансом. И откровенно говорю – если у Вас есть "летняя" возможность – используйте ее и, если не трудно, пришлите вторую, набрав что попадется. Хорошо бы какие ни есть пижамы и тряпки для Одоевцевой. Что не подойдет, а что и весьма подойдет. Если можно выбирать, то мы оба охочи до всего, что отдает Америкой, – чего здесь нет. Покупать мы ничего просто не можем. И, как писали одесситы, "заранее благодарю". Ну и лекарства, раз решили, так вышлите. М. б. не в этой жизни, так в той отблагодарю как-нибудь Вас. Прилагаю стишок. Скоро еще пришлю – до 20. Статью обязательно пришлю до того. "Новый Журнал" пришел позавчера. Ну, по-моему, Сирин, несмотря на несомненный талант, отвратительная блевотина [308] . Cтрасть взрослого балды к бабочкам так же противна – мне – как хвастовство богатством и – дутой! – знатностью. "Не те Рукавишниковы" из отрывка в "Опытах" [309] . Bранье. Именно те. И хамство – хвастается ливреями и особо роскошными сортирами, доказывает, что заведено все это не на купеческие, а на "благородные" деньги. Читали ли Вы часом мою рецензию в № 1 "Чисел" о Сирине "Смерд, кухаркин сын…" [310] ? Eще раз под нею подписываюсь. И кто, скажите, в русской литературе лез с богатством. Все, кто его имел, скорее стеснялись. Никто о своих лакеях и бриллиантах и в спокойное время никогда не распространялся. Недалеко ходить – моя жена выросла приблизительно при таких же условиях со всеми возможными гувернерами, автомобилями и заграницами. Не только не найдется ни строчки об этом в ее книгах, но и <те, кто> дружат с ней двадцать лет, разве cлучайно узнали об этом. Интересно знать Ваше мнение, тошнит ли Вас от Сирина или не тошнит. Мне кажется, что должно тошнить. Черкните два слова не для распространения, конфиденциально. Любопытно [311] .
308
В Н. Ж. (кн.37, 1954) напечатаны 4-6 главы "Других берегов" B. В. Набокова (Сирина). Отрицательное отношение Г. И. к Набокову резко обозначилось после иронической рец. последнего на роман Одоевцевой "Изольда" в берлинской газете "Руль" (30 окт., 1929) и сохранялось всю жизнь. Г. И., не допускавший по отношению к своей жене и тени непочтения, ответил в парижских "Числах" (№ 1, 1930), быть может, самым грубым из отзывов о Набокове в эмигрантской критике. Литературная подоплека этого столкновения сразу и навсегда отошла на второй план (мы имеем в виду "литературную войну" между Г. И. и Ходасевичем, в которой Набоков был неизменным рыцарем последнего). В приватном послании, но подчеркивая, что пишет "историку литературы", Набоков сообщал о выпаде Г. И.: "…единственным поводом к этой атаке было следующее. Мадам Одоевцева прислала мне свою книгу (не помню, как называлось – Крылатая Любовь? Крыло Любви? Любовь Крыла?) с надписью "Спасибо за Король, Дама, Валет" (т.е. спасибо, дескать, за то, что я написал К., Д., В. – ничего ей, конечно, я не посылал). Этот ее роман я разбранил в Руле. Этот разнос повлек за собой месть Иванова. Vоiltоut.Вот и все (фр.). Кроме того, полагаю, что до него дошла эпиграмма, которую я написал для альбома Xодасевича:
Такого нет мошенника второго
Во всей семье журнальных шулеров!
– Кого ты так? – Иванова, Петрова,
Не все ль равно? – Позволь, а кто ж Петров?"
(Письмо к Г. П. Струве от 3 июля 1959)
"Историку литературы" забавно отметить, что роману Одоевцевой с убийственной беспамятливостью подобраны эквиваленты пошлых названий, ассоциирующиеся с собственной набоковской ранней прозой. Скорее, чем пародией на "Изольду", "Любовь Крыла" глядит автопародией на ранний рассказ Набоковa с мистико-эротическим сюжетом "Удар крыла".
309
В нью-йоркском журнале "Опыты" (№ 3, 1954) напечатаны начальные главы "Других берегов". В гл. второй Набоков пишет о матери: "Среди отдаленных ее предков, сибирских Рукавишниковых (коих не должно смешивать с известными московскими купцами того же имени), были староверы…" Г. И. по поводу этого пассажа негодовал и три года спустя: "Вообще заметили ли Вы, как он в своей биографии, гордясь "нашими лакеями", "бриллиантами моей матери", с каким смердяковским холуйством оговаривается, что его мать не из "тех Рукавишниковых", т.е. не из семьи знаменитых купцов-миллионеров, и врет: именно "из тех"" (письмо к В. Ф. Маркову от 7 мая 1957). Предки Набокова по материнской линии Рукавишниковы, действительно все были из одного рода сибирских купцов-старообрядцев. Впрочем, ко времени рождения Набокова ближайшие к нему "петербургские" Рукавишниковы, получившиe в 1880-е гг. дворянство, о своих "московских" родственниках могли особенно и не распространяться. Молодой Набоков мог в этом отношении оставаться в неведении. Что не снимает, однако, вопроса о сословной спеси. (См. на эту тему статью В. П. Старка "В. В. Набоков – родословные отражения". Набоковский вестник. СПб., 1998, № 2.)
310
В рец. "В. Сирин. "Машенька"; "Король, дама, валет"; "Защита Лужина"; "Возвращение Чорба"" Г. И. писал, сравнивая Набокова с кинематографическим "самозванцем-графом": "На нем безукоризненный фрак, манеры его "верх благородства", его вымышленное генеалогическое древо восходит к крестоносцам… Однако все-таки он самозванец, кухаркин сын, черная кость, смерд". Набоков тоже не оставался в долгу, создавая карикатурные образы Г. И. в прoзе (например, Жоржик Уранский в "Пнине") и еще более откровенно отзываясь о нем походя: "Георгий Иванов всегда был и будет шулером". Или: "Иванов <<…>> продавал свое перо за ласковое словечко или жирный обед…" (письма к Р. Н. Гринбергу от 31 мая 1953 и 21 апр. 1957; благодарю Г.Б. Глушанок за предоставление копий этих писем).
311
Гуль писал Г. И. о Набокове 18 июля 1954 г.: "Я его не люблю. А Вашу рецензию (резковатую) в "Числах" не только помню, но и произносил ее (цитировал) жене, когда читал "Другиe берега". Ну, конечно же, пошлятина – на мою ощупь, и не только пошлятина, но какая-то раздражающая пошлятина. У него, как всегда, бывают десять-пятнадцать прекраснейших страниц, читая кот<<орые>>, Вы думаете – как хорошо, если б вот все так шло – было бы прекрасно, но эти прекрасные страницы кончаются и начинаются снова – обезьяньи ужимки и прыжки <<…>> И знаете еще что. Конечно, марксисты-критики наворочали о литературе всяческую навозную кучу, но в приложении к Набокову – именно к нему – совершенно необходимо сказать: "буржуазное искусство"".
Ну Ваша статья о Цветаевой просто прекрасна [312] . Не льщу. Лучше просто нельзя было написать. Я очень "уважал" Вас за многое, не догадываясь, как Вы разбираетесь в поэзии и как можете о ней говорить. Так или иначе коснусь Вашей статьи в своей. Все верно, под всем подписываюсь. Пассаж о лунатиках – проснулась, петля – поразителен [313] . Mы оба прочли, каждый отдельно, восхитились, потом я прочел всю статью с расстановкой вслух. Ай да Гуль. И значит, я не спроста лезу к Вам с дружбой, не зная Вас почти, чувствую в Вас своего человека. На что Вы мне отвечаете: послал тебе чек, чего тебе еще от меня надо? Это шутка. Теперь сообразил, что в летнем виде <Bы> один, а в зимнем другой. Но отвечайте мне тогда хоть летом – тогда зимой не буду обижаться на молчание.
312
Роман Гуль. "Цветаева и ее проза" (Н. Ж., кн. 37, 1954). Г. И. писал, узнав об этой статье до ее появления: "Я не только литературно – заранее прощаю все ее выверты – люблю ее всю, но еще и "общественно" она очень мила. Терпеть не могу ничего твердокаменного и принципиального по отношению к России. Ну и "ошибалась". Ну и болталась то к красным, то к белым. И получала плевки и от тех, и от других. "А судьи кто?" <…> И если когда-нибудь возможен для русских людей "гражданский мир", взаимное "пожатие руки" <…> пойдет это, мне кажется, приблизительно по цветаевской линии" (письмо Гулю от 16 марта 1954).
313
В статье "Цветаева и ее проза" Гуль писал: "…Цветаева ушла за мифом, в Россию. Так она и шла в лунном свете по карнизу, пока луна не привела ее в Дом отдыха, где ее неожиданно окрикнул какой-то (вероятно, очень страшный) голос. Она очнулась. Упала с карниза и … повисла в петле. Это был последний расчет жизни с мифом".
Так в ответ на это письмо жду как бы краткого подтверждения. Тогда напишу Вам разные разности и поставлю кое-какие вопросы с просьбой на них ответить. Живется мне скорее тяжко. Ну значит, "Камбала" идет. Пусть идет, и уж тогда именно в этом "Дневнике", и если Вам она нравится, то с удовольствием Вам ее посвящу – не от озорства, а в знак дружбы. Только как – Р. Б. Гулю или Роману Гулю [314] ? В этом ли № будет рецензия Юрасова [315] ? Поддайте ему малость жару, чтобы рецензия была лестной. Денежно это важно. Здесь был довольно триумфальный вечер, посвященный "Оставь надежду…" и с "массой" по нынешним временам публики. A Ваше – откровенное – мнение? Или все еще не читали?
314
Речь идет о ст-нии "На полянке поутру". 27 июня 1954 г. Гуль писал Г. И.: "А кенгуру и камбала будут иметь <…> совершенно ошеломительный успех <…> Дабы засвидетельствовать мою полнейшую искренность в отношении кенгуру – предлагаю Вам даже посвятить их "Р. Б. Гулю". Ей-Богу". Однако вскоре Гуль засомневался: "Поразмыслив, думаю, что не надо Камб<алу> мне посвящать, я секретарь редакции. Вы писали обо мне отзыв, я писал о Вас – не стоит дразнить гусей. Повременим, так будет лучше" (письмо к Г. И. от 18 июля 1954).
315
С. Юрасов, наст. имя Владимир Иванович Жабинский (1914-1997) – прозаик, учился в ЛГУ, в 1937 г. арестован, в 1941 г. бежал, жил и воевал с поддельными документами, в 1947 г. перешел в Западный Берлин. С 1951 г. жил в США. Его рец. на роман Одоевцевoй "Оставь надежду навсегда" опубл. в Н. Ж. (кн. 39, 1954).
Жму Вашу руку.
И. В. очень кланяется. Она Вам приватно выразится о Вашей – Цветаевской – статье.
35. Р. Б. Гулю [316]
<Конец июля 1954>
Дорогой Роман Борисович,
Простите за молчание. И. В. опять больна. Опять она надорвалась, работая по десять часов в сутки, кончала роман. То же было два года назад. Роман почти кончен, но опять почти. Писано по-французски, и рукопись пойдет во французские руки, значит, каждая запятая должна быть проверена [317] . Вместо этого – опять прописали "полный покой", лежание, отдых, всякие там фрукты и перемены воздуха. Перемены воздуха есть – то адская жара, то сплошные дожди и холод. Покой тоже сомнительный, последние "чех<oвские>" деньги [318] тают, и что дальше? Пишу это не чтобы Вас разжалобить, а в "порядке осведомленности". И недели три я кручусь, мою посуду, жарю, варю, подметаю, высчитываю гроши, стараюсь как умею развлечь. Сам я при этом неврастенический лентяй, проживший всю жизнь ничего не делая и не очень заботясь. Тем более, тем бесконечней я благодарен Вам за Ваше чудное письмо. Если бы оно было и неискреннo, то все-таки Вы бы сделали огромное дело. Она что-то Вам сама написала и велела отправить, не читая. Но передать не могу, какое прекрасное дело Вы сделали, так написав ей и в такое время, когда ей так опять нехорошо. Она начинает грустить, в 5 часов этот отвратительный жар, и я говорю, а вот я тебе прочту письмо Гуля – и просвечивается солнышко. Теперь я ваш неоплатный должник. Даже сказать не могу, как благодарен. А ведь в доброте и искренности Вашей ни она <ни я> не сомневаемся. И Водов [319] (из "Русской мысли") тоже сказал чрезвычайно кстати: "Ну уж Гуль не такой человек, чтобы писать не то, что думает". Я думаю без преувеличений, что она может поправиться благодаря Вашему письму. Спасибо Вам, дорогой Р. Б.
316
Опубликовано (с мелкими огрехами): Георгий Иванов. «Девять писем к Роману Гулю». Публикация Григория Поляка // «Звезда,> 1999, № 3.
317
Одоевцева после войны часто писала прозу и сценарии по-французски или по-английски и лишь потом, когда речь заходила о конкретном издании в эмигрантской печати, переводила тексты на русский.
318
Гонорар за роман Одоевцевой "Оставь надежду навсегда".
319
Сергей Акимович Водов (1898-1968) – соредактор, затем гл. редактор (1947-1968) парижской газеты "Русская мысль".
Ну вот стихи. Прибавил два, чтобы был меньше фин<ансовый> прорыв. Отложу до следующего раза то, что "в работе", – мозги не тем заняты. Ну уж "Рыбок", по-моему, не печатайте. Впрочем, Ваша воля. Настаиваю на посвящении – Ваши отводы – я редактор, Вы обо мне, я о Вас – неуважительны. И с какой сволочью нам с Вами считаться? Это даже унижает нас с Вами. Да, "Камбала" пошла под № 13. Может быть, Вы этого числа не любите? Тогда переставьте ее куда угодно.
Статейку пришлю на днях. Я было занесся и размахнулся, но опять решил сократить. Так что получите нечто вроде большой рецензии, и можно ее, если <не> будет поздно, вставить в библиографию. Я не Терапиано [320] и мыслями не считаюсь. Но если не сдохну, то дошлю к следующему номеру. То о литературе "вообще", что написал было, приклеить к отзыву об антологии затрудняюсь. Взбудоражила меня Ваша статья о Цветаевой: не представлял себе, что Вы так это дело понимаете и так сумели написать. И вот из Вашей статьи и своих соображений и Lе sесret рrоfessionеl 1921 года (Сосtеаu) [321] – самого удивительного "учебника поэзии", какой я читал – и для следующей книжки – постараюсь сделать нечто в назидание и отдать нашим современникам. Между прочим, следующее: рад задать Вам несколько вопросов, чего можно и чего нельзя, для руководства. Ах, дорогой Роман Борисович, как я рад, что Вам нравится книга И. В. И еще как чудно Вы написали. И как благодарен Вам. Видите ли, раз Вы так ее оценили, то скажу Вам откровенно, я считаю себя несравнимо ниже ее. И в стихах тоже. Супружество тут ни при чем. Другим говорить это трудно – скажут, подбашмачный муж. Но Вы поймете. Она яркий талант. Я более-менее эпигон, хотя и получше множества других. Вы оттого и оценили "Оставь надежду", потому что Вы сами такой же породы и природы – щедрость, яркость, размах [322] . До сих пор жалею, что паршиво написал о "Коне Рыжем" [323] , главное, не привел выписок. Как камергер играет на рояле в эмигрантском доме – былую русскую жизнь, например. И не объяснил "читающей публике", как это волшебно сделано, и притом на одном вдохновении, без капельки поту. Тоже, если не сдохну, должен как-нибудь о Вас по-настоящему написать.
320
Юрий Константинович Терапиано (1892-1980) – поэт, эссеист, мемуарист, по образованию юрист, с 1920 г. в эмиграции. После смерти Г. И. подружился с его вдовой и много для нее сделал. Хотя сам Г. И. относился к нему преимущественно иронически, Терапиано писал, например, об ивановском сб. "Розы" как о лучшей книге русской лирики 1930-х гг.
321
Жан Кокто (1889-1963) – французский поэт, драматург, режиссер. Сб. "Профессиональный секрет" вышел в 1922 г.
322
Гипеpболизация достоинств Одоевцевой – устойчивый мотив писем Г. И. ко всем адpесатам. Отзыв Гуля о романе (видимо, в письме) нам не известен.
323
Георгий Иванов. "Конь Рыжий", рец. (Н. Ж., кн. 34, 1953).
Конечно, "огромное русское мерси" Вам обоим и за посылку и за ледерплякс. Если будете собирать новую посылку (пишу, т.к. Вы спрашиваете), то, если можно, побольше чего-нибудь И. В., тряпок всяких. Она ведь женщина и так радуется всякой обновке, и так у ней их мало. Башмаков ей не посылайте. Но всякие платьица, пижамы, если попадутся, что-нибудь такое. Американские студенты шляются здесь в кофтах всех цветов радуги – если что такое, то очень идет, чтобы спать в них. Лоферы [324] прекрасные. Синий костюм сел на меня как будто нарочно сшитый. Пальто "драп яркое", увы, не годится, т.к. я едва-едва в него лезу, а длина выше колен. Так что пальто бы получил с признательностью любого цвета и материала, но пошире и подлиннее.
324
Ботинки без шнурков.(фр.)