В общем, заявлял тогда старенький профессор, будьте довольны и счастливы, что живете в свободной стране, где нет половой дискриминации. Врал старенький профессор. Сексуальные домогательства существовали в нашей стране всегда. Другое дело, что данный факт мы скрывали. Впрочем, как и наличие секса. Теперь пожинаем плоды.

В рекламном агентстве «Эдем» тоже пожинали свои плоды. Тело Юлии давно увезли. Федоров удалился по-английски. Сотрудники разошлись по домам, воспользовавшись печальным поводом. А я все прокручивала запись разговора Газеты и Копытина. Казалось бы, вот он, обличающий звуковой файл: Газета признается в том, что убил одну из своих сотрудниц. Я не знаю ни причин, ни обстоятельств, но факт остается фактом он лишил жизни одну из сотрудниц. Дину-Динаму. Но почему? Какой мотив? Она отказала в сексуальной близости? Есть масса способов сделать жизнь своего подчиненного невыносимой, не мне об этом Газете рассказывать. Более того, Копытин умолял своего начальника не убивать Дину, следовательно, он знал о готовящемся преступлении. Знал он и об убийстве Анны. Не исключено, что информация о гибели Лены Зотовой также не стала для господина-оформителя большим сюрпризом. Я снова и снова складывала кусочки головоломки, но не находила ответа, который бы успокоил сознание. Какая-то деталь постоянно ускользала от меня. Какую роль в убийствах играет Синицын? Кто он, пешка, или фигура, заслуживающая внимания. А Корнилов? Федотов? Каримов? Слишком много игроков, чтобы сделать единственно верный ход в этой жуткой и запутанной игре.

Однако тот, кто стоит на месте, всегда проигрывает тому, кто не боится рисковать. Я осторожно выглянула в коридор. Темно. Тихо. Рискнуть? Пожалуй. Бесшумно прошла в приемную, отгоняя от себя призрак утреннего дежа вю. Из кабинета Газеты вибрировала тонкая полоска света. Воздух в легкие, кулаки сжаты, и стук в дверь:

— Роман Григорьевич, можно? — не дожидаясь разрешения, я вошла в кабинет.

— Стефания Андреевна, вы-то почему так поздно? Работали? — тусклый голос, мешки под глазами, дрожащие руки. Физическое воплощение безысходности на фоне музыки Моцарта.

— Нет.

— ?!

— Роман Григорьевич, вы не задумывались, почему в вашей фирме люди мрут, как мухи? За полгода четвертая смерть. Согласитесь, это настораживает, — я взяла высокий старт и теперь чувствовала, что не справляюсь, — падаю куда-то вниз, цепляясь за края хрупких фраз. Газета вяло кивнул головой:

— Соглашусь, а дальше что? — только сейчас я заметила, что он пьян. На столе стояла хорошо початая бутылка виски. — Люди, Стефания, мусор, пожухлые листья. Их сметешь, и чисто. Просторно! Хорошо! Потому я и не люблю людей. Хотите выпить?

— Почему вы убили Дину?

Рука дрогнула, и янтарная жидкость пролилась на черный матовый стол.

— Вы знаете про Дину?

— А также про Лену, Анну. А теперь вот и про Юлию.

Он опрокинул в горло стопку. Лицо — восковая маска, на которой проступили иероглифы вен.

— Вы умная женщина. Моя ошибка в том, что я взял вас на работу.

— Возможно, в этом ваше спасение.

Он равнодушно пожал плечами:

— От чего вы можете меня спасти? От смерти? Я давно мечтаю о ней. Сердечко работает не так, как прежде, с перебоями. А я ему помогаю. Пью. Курю. Сплю с женщинами. Так от чего вы можете меня спасти — от жизни? От нее может спасти только смерть. Вы не в состоянии меня защитить даже от воспоминаний, в отличие от этой бутылки, — и он вновь наполнил стопку.

— Роман Григорьевич, — решилась я. — Почему Копытин вас шантажирует?

Он впервые за все это время внимательно посмотрел нам меня:

— У него есть на то право.

— Право?!

— Он мой сын.

Двадцать пять лет назад Роман Газета был молод, счастлив и доволен. В скором времени жизнь обещала стать сплошным праздником. После окончания университета он по распределению попал в престижный НИИ, где семимильными шагами начал делать карьеру. Вскоре Рома, теперь уже Роман Григорьевич, занял руководящую должность и получил в свое распоряжение небольшой, но симпатичный кабинет, и не молодую (в понимании Газеты), но симпатичную секретаршу.

Нине к тому времени исполнилось 35 лет. С каждым днем ее надежды изменить собственное семейное положение таяли, как сливочное мороженое — медленно, но необратимо. Из последних сил она держала форму, но все чаще задавалась сакраментальным вопросом: а зачем? Зачем тратить и без того скудные деньги на модистку и салоны красоты, если милый, дорогой единственный давно променял белого коня на бутылку водки и не особенно спешил к своей суженой. Подруги выходили замуж, рожали детей. Шумно разводились и вновь выходили замуж, а Нине не везло. Ни с замужеством, ни с любовником, ни с ребенком. Повезло с начальством.

Появление молодого симпатичного руководителя из хорошей семьи Нина поначалу восприняла как наказание: ее он, наверняка, уволит, а на вакантное место возьмет смазливую мордашку восемнадцати годков от роду. Однако шли дни, месяцы, а Нина по-прежнему занимала свое место. Отношения с Газетой сложились ровные и доверительные. Нине часто приходилось задерживаться после окончания рабочего дня — печатать документы, приказы и распоряжения. Иногда она ловила себя на мысли, что молодой начальник ей очень нравится, и она была бы не прочь начать неформальные отношения, но тут же одергивала себя: разница в десять лет и неравное социальное положение — пропасть, перепрыгнуть через которую могут лишь единицы. Она не могла. И все же продолжала мечтать, как однажды он подойдет к ее столу и предложит руку, сердце и собственную зарплату.

Однажды он подошел к ее столу и попросил задержаться вечером. Нина радостно согласилась: хоть час, но рядом с любимым человеком. Однако в этот вечер ей не пришлось печатать приказы и распоряжения. Дождавшись, когда здание НИИ покинут все сотрудники, Роман пригласил ее в кабинет. Нина захватила блокнот, ручку и… застыла на пороге.

В кабинете горели свечи. На столике стола бутылка шампанского, два фужера, фрукты и букет роз в изящной вазе. Начальник Нина, в рубашке с закатанными рукавами, стоял тут же.