Я схватил рюкзак, а потом бросил его обратно. Если это действительно подмога, плевать на вещи. Лишь бы уцелеть.

Дверь распахнулась. Две пары одинаково синих глаз посмотрели на меня с благоговейным ужасом.

— Да не я это, не я, — схохмил я по привычке. Питер и Джой — одетые и собранные — одновременно нервно хмыкнули, — У нас получилось, Джой!

— Знаю, — она посмотрела на меня странным, благодарным взглядом, совсем непохожим на тот полный яда взгляд, которым одарила днем. Внезапно я понял, что еще немного, и я буду выше нее: она уже сейчас смотрела на меня снизу вверх. Это открытие, сделанное не ко времени, меня отчего-то порадовало. — Пойдем!

Позже я так и не понял, что произошло. Мы бежали по узким серым коридорам, проталкиваясь через толпу паникующих людей, и попали в самую перестрелку.

…Пятнистая форма отрядов антитеррора. Синие кители и терракотовые значки "Альтернативного мира". Оружие. Крики. Я всегда боялся именно такого…безликого, что ли…боя. Когда ты не видишь, кто против кого. Когда тебя может убить случайный выстрел с любой из сторон. Я оттолкнул Питера и Джой в коридор, а сам лихорадочно соображал что делать. Это заняло не больше пары секунд, хотя мне показалось вечностью.

Как странно, в такие моменты время всегда замедляет ход. Я видел, как падает человек в синем, и на груди у него расплывается бурое пятно. Видел, как бежит, срывая на ходу каску, высокий негр со знакомым лицом и что-то мне кричит. Видел, как появился из какой-то двери Синклер, как он, отстреливаясь, бежит к Питеру и Джой. Они были нужны ему, для какой-то глобальной цели, для чего-то слишком важного, ради чего он с легкостью пожертвует своими людьми, понял я, и в тот же момент понял, что буду делать…

Я кивком показал Дику на Джой и Питера, дождался той секунды, когда он рванет к ним, защищая, а сам бросился наперерез Синклеру. Ни черта у него выйдет, билась в голове упрямая мысль. Я не позволю ему сделать с ними что-нибудь плохое. Не позволю, и всё!

Тонкое лицо Поля Синклера было омрачено гримасой разочарования. Я радостно оскалился, но моя радость была недолгой. Мимо, около уха с тихим, я бы даже сказал мирным, жужжанием пролетела пуля, и я запоздало понял, что нахожусь в самой гуще событий. Синклер, стоявший совсем рядом, окинул поле боя оценивающим взглядом, а потом повернулся ко мне и врезал прикладом. Последнее, что я помню: то, как кто-то взваливает меня на спину.

Дальше шла темнота.

ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ, ЛИЧНАЯ, ПОВЕСТВУЮЩАЯ О ТОМ, ЧТО У КАЖДОГО ПОСТУПКА ЕСТЬ ПОСЛЕДСТВИЯ, И ИНОГДА ОНИ УЖ БОЛЬНО БЫСТРО НАСТАЮТ.

"..Делал обход. Тварь в Круге меняла

форму и в конце концов приняла вид

весьма привлекательной собачьей леди.

Но я не поддался на обман и не

нарушил границу Круга. С запахом ей

справиться не удалось…"

(Р. Желязны. "Ночь в тоскливом октябре")

Было больно. Черт, как же было больно.

Боль загнездилась в виске и скреблась тонкими острыми коготками. Боль была цвета стали. В уютной темноте, в которой я находился, боль выделялась как молния в ночном небе. Озноб… Холод…

Больно. Мать вашу, как же больно!

Я кричу от боли, тело выгибается дугой. Кто-нибудь, боже, кто-нибудь, избавьте меня от этой боли! Пожалуйста!

— Тихо, Чарли…Тихо… — чья-то мягкая рука касается виска, гладит голову. Голос. Спокойный женский голос, такой спокойный, что кажется, это море в тихий вечер. Голос дает желанное тепло, и боль растворяется в нем, становится частью вселенной.

— Мама, — шепчу я, — Мам… Не уходи.

Но тепло никуда не исчезает. Ладонь все гладит голову, пальцы перебирают давно забывшие о расческе лохмы.

— Я не уйду, мальчик. Не уйду…

Я верю ему, этому голосу. Темнота становится дружеской, почти материнской, и я погружаюсь в нее все глубже.

* * *

Через сколько часов произошло мое следующее пробуждение, я не знал. Подозревал только, что не через один день. Открыв глаза, я увидел светлые стены больничной палаты и открытое окно, в которое врывался, шевеля голубые занавески, холодный ветер. Пахло лекарствами, снегом и женскими духами — легким, почти воздушным ароматом.

С трудом приподнявшись, опираясь на локтях, я осмотрелся. На небольшом прикроватном столике стояла ваза с букетом, явно надранным не на местных клумбах, и валялся свежий выпуск "Нью-Йоркского времени". Отлично, решил я, хоть с определением места пребывания париться не придется.

Палата была странная. Будто частная. Раньше я частенько попадал в больницы, и всегда это была полупрозрачный бокс, через стены которого было видно, как бегают врачи, и слышно, как орет гудок в реанимации, и медсестры ругаются с санитарами. Но кто, и, главное, по какому поводу, мог положить меня сюда? Вроде я не такая важная шишка, чтобы лежать в собственной палате.