Лёшка ушел. Так и есть, он превратился в прежнего Дружникова, который слушался каждого моего слова. А может, не послушался, а обиделся. От этой мысли сердце почему-то сжалось. Обижать его не хотелось, даже если он и стал прежним. Когда-то давно, когда еще ничто не обещало его перерождения, меня меньше всего тревожили его чувства: обидится ли он на мои слова, или примет за очередной каприз и умилится собственному послушанию.

Теперь что-то незримо изменилось. Я была невероятно зла на него, от негодования меня аж трясло. Или, скорее, трясло меня из-за неудовлетворенного желания, но это не так уж важно: желание-то мое не осуществилось опять же из-за Лёшкиной глупости. Однако, несмотря на оправданный мой гнев, мысль о том, что я обидела Лёшку, причиняла не то что боль, но какую-то диковинную неуютность в душе.

А неуютности там быть не должно. Он ведь вполне заслужил не только эту обиду, но и куда большую. Пусть еще скажет спасибо за мою мягкость. Другая бы на моем месте такими "ласковостями" его одарила! А я так только, слегла выгнала. Был бы он по-настоящему новым Лёшкой, ни за что бы ни послушался. Не только остался бы, но уже пару раз отправил бы меня в какое-нибудь феерическое путешествие в страну оргазма. Звучит грубовато, но ведь так хочется! Какая же все-таки сволочь этот ваш Дружников! Устроить облом в самый неподходящий момент.

Что за нелепая любовь к высокопарным фразам! Ничто не мешало просто делать то, что положено двум людям, сгорающим от одного желания. Никто не просил его обосновать причину, по которой он посмел стащить с меня платье, бюстгальтер, и даже трусики. Дурак! Какие могут быть причины, если уважительная только одна: обоюдное желание. Неважно, кто на ком женат, кто на ком не женат. Важно одно: ждать больше невыносимо. И только это все оправдывает, только это является основанием для близости.

Но нет, ему все нужно делать по правилам. Если уж в постель, так только через штамп в паспорте. Что-то я не заметила его принципиальности, когда он похищал меня, когда позволял противной тетке зачитывать бюрократические молитвы о том, что мы с ним отныне муж и жена.

Я тоже принципиальная! Я никогда не признаю этот брак. И никогда не дам согласия на настоящую свадьбу. Даже если Лёшка больше никогда не станет прежним. Если влюблюсь в него так, как никогда ни в кого не влюблялась, даже в предателя Артёма. Если сама буду мечтать о том, чтобы стать Лёшкиной женой. Все равно никогда не скажу ему "Да"!

Лежать одной на прохладных шелковых простынях было до чертиков обидно. Особенно когда из всей одежды на мне остались лишь чулки. Никогда ему этого не прощу. Слышишь, Лёшка? Никогда не прощу тебе этого! Это подло, когда за мгновение до блаженства тебя окатывают ледяным душем.

Не могу лежать тут одна. Просто не могу. Еще никогда одиночество не действовало на меня столь пагубно. Ни о чем другом думать не получается, только о том, чтобы Лёшка вернулся.

А вот не буду я об этом мечтать! Не нужен он мне! Я его никогда не любила. А теперь, после всего, что случилось, и подавно. Пусть только попробует сунуться ко мне! Слышишь, Лёшка? Даже не думай ко мне соваться! Ты мне не нужен! Я никогда тебя не любила. Можешь не верить, но я-то знаю. И что с того, что я и сама себе уже не верю? Это не твоего ума дело, Лёшка! Я никогда тебя не любила, прими это, как факт.

Чтобы хоть как-то забыться, я встала с постели и первым делом сняла чулки. Терпеть не могу чулки, колготки в тысячу раз удобнее. Надела их только для того, чтобы сделать приятное Артёму. Говорят, мужчины любят снимать с женщины чулки. Врут. Лёшка ведь их не снял. Трусики снял, а чулки не тронул. Неудивительно, он же дурак. А может, на потом оставил. Да, наверное. Лучше на потом, чем дурак. Но он все равно дурак. Не прощу. И хватит о нем! Вроде не о чем больше думать. У меня, между прочим, дома больше нет. Предали все, даже мать. А я о ерунде какой-то переживаю. Знала же всегда, что этот ваш Дружников первейший дурак и рохля!

Я прошла в гардеробную, порылась в вещах, тщательно развешанных на плечиках. Хотелось закутаться в любимый махровый халат в красно-желтую полоску, но халат, как и прежняя моя жизнь, остался дома. Здесь все было иным, в том числе халаты. Новым, но иным. Был и махровый халат, но белый, банный. А главное, чужой, как и все в этой тюрьме. А чужого мне не хотелось. Хотелось чего-то родного, своего. Но своими были лишь чулки, трусики, да кружевной бюстгальтер, так ведь это не одежда. Даже свадебное платье, и то куплено на Лёшкины деньги.

Атласный халатик с вышитыми на спине до неприличия яркими попугайчиками я безжалостно отодвинула в сторону: не игривое у меня сейчас настроение. Мне бы чего-нибудь мрачного, тяжелого. Такого, чтоб в вернувшегося Лёшку швырнуть со всей силой, и убить на месте. И то мало будет такого наказания. За то, что он меня бросил одну в такое мгновение, его распылить надо. На молекулы. На атомы. И чтоб при этом каждый атом живым остался, и мучился до скончания веков. А мучается пусть так же, как я мучилась, когда он меня бросил.