– Вы случайно не коммунист?
– удивленно переспросил мужчина.

– Коммунист, - сказал я, - самый настоящий.

– Глупые шуточки!
– буркнул человек и надел наушники. Компания за сдвинутыми столами притихла.

– Войны не будет. Войны не было никогда!
– сказал Виктор и позвякал льдинками в стаканчике с желтоватым "Куантро".
– Да здравствует мир!

– Война была, - ответил я, - а мир в Европе держится, потому что войну выиграли мы.

Человек в наушниках демонстративно отвернулся от нас, уставившись в сторону бара.

– Вспоминаешь бандуриста?
– поднял я чашечку с кофе и взглянул на Виктора, - Ну, того, которому эсэсовцы разбили бандуру?

– Нет, война окончена! Нет, не помню!

– Здесь у каждого свои наушники, - сказал вдруг мужчина, который только что сидел, отвернувшись от нас.
– Вот вы шутите, пугаете меня...

– А вы боитесь коммунистов?
– спросил я. Мужчина снова надвинул наушники на лохматую, очень немолодую свою прическу и вслушался. Он постукивал стаканчиком в ритме личной музыки, а по стуку можно было понять, что кафе здесь недорогое, так как столы в нем не деревянные, а пластиковые.

Бармен что-то выкрикнул в зал и клацнул клавишем на пульте. Люди, в том числе и сосед наш, начали стягивать наушники, оглядываясь. Лишь компания за сдвинутыми столиками жила независимо от кассетной забавы и развеселилась еще больше, уже и каблуками постукивали по полу.

– Почему бы вам не поговорить со мной?
– снова повернулся к нам человек, чьи наушники смолкли.
– Вот вы не желаете со мной общаться, а зачем же тогда вы в "Русском аудио"? Сюда ходят спасаться от тишины. Вот я кофе взял, выпил, музыку послушал - и все за шесть франков. Что такое шесть франков? Чашечка кофе или номер здешней русской газеты...

– "Русская мысль"?
– перебил его Виктор.

– Да.

– Так подотрись ею!
– Виктор опьянел от ликера и становился все агрессивнее.

– Не обижайте и не пугайте меня!
– Человек без наушников жалобно взглянул на нас, а затем на женщину за столиком у входа, сидевшую все так же одиноко и отстраненно.
– Искусство жить вне родины - это, кроме прочего, искусство поиска собеседников. Я беседую с окнами, с зеркалом, со старым диваном в своем парижском жилье и с еще более старым диваном, оставшимся там, в стране, где я жил тысячу лет назад и где доставал диван по знакомству, потому что с диванами были временные трудности. Здесь не бывает сложностей с мебелью, здесь поговорить не с кем.

Мужчина постучал стаканчиком по столу и послушал отрывистые звуки. Бармен что-то заорал у своей стойки и включил пульт. Одинокие люди за столиками потянулись к наушникам, только женщина у входа сохранила невозмутимость. Мужчина немного подождал моего ответа, отвернулся и взял наушники.

– Разве здесь можно поговорить?
– сказал Виктор.
– Сдуру я тебя затащил сюда. Хочешь, я тебе расскажу про этого типа? Интересно-о-о...

Я не был уверен, что нуждаюсь в подробностях. Выразительность самой атмосферы "Русского аудио" характеризовала гостей заведения, тем более постоянных гостей, достаточно полно.

– Хочешь знать о нем больше?
– переспросил Виктор.
– Впрочем, для чего тебе это знание? Чтобы повозмущаться или позлорадствовать: вот, мол, каково им, бездомным!

– А знаешь, я подумал именно так: вот, мол, каково им, бездомным. Пошли отсюда... Повеселились, и ладно.

– Не прыгай, - взмахнул рукой Виктор.
– Погоди.

К нам подошел официант с таким же, как у первого, розаном на картузе. Пажеские официантские штаны были чем-то залиты - ощущалось, что работа кипит.

– Принесите водки, - сказал Виктор.

Официант бегом доставил нам потный графинчик и две рюмки. Одну я возвратил, а Виктор, не комментируя моего поступка, плеснул себе полную.

– Будь, здоров!
– Он опрокинул рюмку и подмигнул.
– Вот подохну, и человечество отпустит мне все грехи, вольные и невольные, ако я отпускаю должникам своим. А ты? Ничего не забудешь, ничего не простишь? Тебе мало, что и здесь вот поле боя, большинство - люди с войны, побитые, покалеченные.

– Не прощу, - сказал я.
– Гадов не прощу, тех, кто Киев мой жег, не прощу, тех, кто людей моих убивал, не прощу. Помирать буду в муках, вечным блаженством рискну, а не прощу. И дособеру материал для фильма, чтобы другие тоже не прощали.

– Я господин из Америки.
– Виктор быстро пьянел.
– Я господин без памяти. У меня целый народ беспамятный, потому что, если начнут они вспоминать, скольких индейцев зарезали, скольких негров убили, чтобы загрести и освоить землю свою, я захлопаю крылышками и воспарю выше всех, как безгрешнейший человек на свете! Я из Америки! Я не вижу того, что ты видишь, - развалин, трупов, жженой травы, я слеп к твоим видениям!

– Идиоты, - громко обратился к нам человек из-за соседнего столика и положил наушники перед собой, - нас же память затерзала, а не беспамятство. Не ври, что родина через океан не притягивает. Это мощный магнит, тянет и тянуть будет. Вон Шаляпина, уже мертвого, а перетянуло через кордоны аж на Новодевичье московское кладбище! И слепые от видений мучаются, не говори так про слепых! Это мой брат играет на аккордеоне у входа и торгует лотерейными билетиками, как попугай. Он воевал в Красной Армии, а потом в плену фашисты ему глаза выбили. После освобождения партизаны подарили ему аккордеон, а я приехал к брату и вот остался. Зачем я тут? У нас с братом фашисты перебили дома всю родню: я бы их, гадов!..